Личность Кунанбая расписана только в сплошных темных красках. И вид у него всегда холодный, мрачный, замкнутый. Его единственный глаз — «зоркий часовой», который «не знает отдыха, от него нельзя ничего утаить» — выступает символом насилия, вражды и непримиримости. Невольно хочется спросить: «А где же Кунанбай-сын при живой матери Зере? Где Кунанбай-муж четырех своих жен? Любит ли он своих детей? Любит ли, чтит ли вообще кого-то ли он хотя бы изредка с кем-то душевно побеседовать, пошутить? Или «врагу народа» такие действия противопоказаны? Кунанбай наглухо застегнут на все пуговицы, непроницаем, не доступен для простых смертных. Он, как мрачная скала, «стоит один во всей вселенной» и представляет опасность для каждого, кто приближается к нему. Такое ощущение, что у Кунанбая нет личной жизни. Он, по существу, страшно одинок; от него шарахаются, как от проказы, и дети, и племянники, и жены. Удивительно то, что живущие рядом с ним мать Зере и жена Улжан (положительные героини романа) никак не контактируют с ним, в упор не видят его, словно перед ними не человек, а какой-то неодушевленный предмет. Когда Кунанбай с кем-то враждует, то эти женщины (включая и Абая) почему-то всегда оказываются на стороне его соперников. Бедному Кунанбаю не позавидуешь. Вся многочисленная рать во главе с его родным сыном бросаются на него, как на вражескую крепость. Автор романа сделал из отца и сына непримиримых врагов, лишенных находить друг в друге и что-то человеческое. Все это как бы исключалось заранее, как не отвечающее идейной установке. И в этом смысле Ауэзов, безусловно, оказался на высоте. Образ Кунанбая как главного классового врага казахской бедноты достиг впечатляющей силы. Но реализм романа от этого, по-моему, не стал ни богаче, ни убедительнее. Ибо черно-белый контраст изображения жизни иссушает самую живую плоть реализма, его объемность и многовекторность. А потом – таков ли был Кунанбай в реальной исторической жизни? Обратимся к мнению одного из замечательных людей 19 века, ссыльного поляка, встречавшегося в казахской степи с самим Кунанбаем. Адольф Янушкевич писал о Кунанбае: «Сын простого киргиза, одаренный природой здравым рассудком, удивительной памятью и даром речи, дельный, заботливый о благе своих соплеменников, большой знаток степного права и предписаний алкорана, прекрасно знающий российские уставы, касающиеся киргизов, судья неподкупной честности и примерный мусульманин, плебей Кунанбай стяжал себе славу пророка, к которому из самых дальних аулов спешат за советом молодые и старые, бедные и богатые». Если даже допустить, что Янушкевич несколько переоценил достоинства Кунанбая, то и тогда его характеристика выглядит впечатляющей.
Личность Кунанбая расписана только в сплошных темных красках. И вид у него всегда холодный, мрачный, замкнутый. Его единственный глаз — «зоркий часовой», который «не знает отдыха, от него нельзя ничего утаить» — выступает символом насилия, вражды и непримиримости. Невольно хочется спросить: «А где же Кунанбай-сын при живой матери Зере? Где Кунанбай-муж четырех своих жен? Любит ли он своих детей? Любит ли, чтит ли вообще кого-то ли он хотя бы изредка с кем-то душевно побеседовать, пошутить? Или «врагу народа» такие действия противопоказаны? Кунанбай наглухо застегнут на все пуговицы, непроницаем, не доступен для простых смертных. Он, как мрачная скала, «стоит один во всей вселенной» и представляет опасность для каждого, кто приближается к нему. Такое ощущение, что у Кунанбая нет личной жизни. Он, по существу, страшно одинок; от него шарахаются, как от проказы, и дети, и племянники, и жены. Удивительно то, что живущие рядом с ним мать Зере и жена Улжан (положительные героини романа) никак не контактируют с ним, в упор не видят его, словно перед ними не человек, а какой-то неодушевленный предмет. Когда Кунанбай с кем-то враждует, то эти женщины (включая и Абая) почему-то всегда оказываются на стороне его соперников. Бедному Кунанбаю не позавидуешь. Вся многочисленная рать во главе с его родным сыном бросаются на него, как на вражескую крепость. Автор романа сделал из отца и сына непримиримых врагов, лишенных находить друг в друге и что-то человеческое. Все это как бы исключалось заранее, как не отвечающее идейной установке. И в этом смысле Ауэзов, безусловно, оказался на высоте. Образ Кунанбая как главного классового врага казахской бедноты достиг впечатляющей силы. Но реализм романа от этого, по-моему, не стал ни богаче, ни убедительнее. Ибо черно-белый контраст изображения жизни иссушает самую живую плоть реализма, его объемность и многовекторность. А потом – таков ли был Кунанбай в реальной исторической жизни? Обратимся к мнению одного из замечательных людей 19 века, ссыльного поляка, встречавшегося в казахской степи с самим Кунанбаем. Адольф Янушкевич писал о Кунанбае: «Сын простого киргиза, одаренный природой здравым рассудком, удивительной памятью и даром речи, дельный, заботливый о благе своих соплеменников, большой знаток степного права и предписаний алкорана, прекрасно знающий российские уставы, касающиеся киргизов, судья неподкупной честности и примерный мусульманин, плебей Кунанбай стяжал себе славу пророка, к которому из самых дальних аулов спешат за советом молодые и старые, бедные и богатые». Если даже допустить, что Янушкевич несколько переоценил достоинства Кунанбая, то и тогда его характеристика выглядит впечатляющей.
Объяснение: