В 1928 году, комиссия под руководством заведующего отделом пропаганды и агитации окружкома ВКП(б) Федора Головенченко буквально «купалась» в сохранившихся документах. Были относительно молоды многие герои и милостиво оставленные в живых «злодеи революции». Идеологические «гайки» пока еще не были столь крепко завинчены.В начале 60-х годов музейный поиск свел меня с Федором Михайловичем в Москве, в его квартире на Пироговке, а позднее на крохотной подмосковной даче. Ветеран Великой Отечественной войны, он был уже тяжело болен. Крупные черты лица, импозантный профессорский облик человека, который многое видел и многое знал. Трудом и ясными мыслями наш талантливый земляк выбился в люди на стезе в высшей степени гуманной: ученый-историк, литературовед, педагог, обогащенный совместной работой и личными встречами с А. Луначарским, А. Бубновым, Н. Крупской, историком М. Покровским, само собой – с Горьким, Серафимовичем, Шолоховым, Фединым, Леоновым, Твардовским, Исаковским, Сурковым. Не резон ему было идеализировать или, того хуже, искажать правду о крутом переломе, когда брат шел на брата, сын – на отца, и все оказались в жерновах Гражданской войны. Помню, как Федор Михайлович деликатно, но твердо подчеркивал, что нельзя упрощать историю, особенно в ее сложные, трагические моменты. Меня тогда поразило: как же так, верный идеолог партии, а его начисто миновала этакая зашоренность в оценке конкретных фактов революции и Гражданской войны на Ставрополье.Постепенно передо мной открывался мир, в котором без карикатурного налета враги революции предстали вовсе не оглупленными, а большевистские лидеры, страстно горевшие за народ, – не святыми. Никакой схожести со штампованными персонажами, лихо вошедшими в утвержденный поздними идеологами обязательный список. Конечно же, надо непредвзято, хотя и критически относиться к мемуарам генерала Деникина, откровениям «белого партизана» Шкуро, понять гнев и страсть талантливого писателя и драматурга Ильи Сургучева – его крик души о большевистском терроре в Ставрополе; окунуться в поток событий, блестяще отраженных писателем Артемом Веселым – очевидцем революционных событий на Ставрополье и Кубани, понять отчаяние Владимира Короленко «... об обоюдном озверении, достигшем в революционной схватке крайних пределов». Да что тут говорить! Аукнулось все потом.Из докладной записки (около 15-20 сентября 1918 года). Расписку настрочил тюремный писарь.Стражник вывел ее за ворота, за которыми уже ожидали дороги с черным, наглухо забитым гробом. (Из личного архива писателя Артема Веселого, автора книги «Россия, кровью умытая». – М., 1990)Среди жертв кровавого противостояния был губернский военный комиссар Яков Григорьевич Петров, между прочим, столяр по профессии. В селе Кугульта он был предательски схвачен и отдан на растерзание белогвардейскому генералу Шкуро, лично участвовавшему в казни. Очутившись в плену, Петров отказался давать какие-либо показания, несмотря на то, что был подвергнут пытке: ниже глаз переносица у него была проколота кинжалом. На вопрос Шкуро, как бы Петров поступил с ним, если бы он оказался на его месте, тот ответил: «застрелил бы как собаку». После этого Шкуро приказал Петрова повесить.На первой странице «Известий Северо-Кавказской советской социалистической республики» от 2 ноября 1918 года помещена статья под заголовком «Красный террор», в которой так и сказано: «Вследствие покушения на жизнь вождей пролетариата в городе Пятигорске 21 октября 1918 года... в ответ на дьявольское убийство лучших товарищей, членов ЦИК и других... расстреляны заложники и лица, принадлежащие к контрреволюционным организациям».В списке 59 «дьявольских убийц» оказались представители высшего генералитета русской армии, и среди них Николай Владимирович Рузский, генерал от инфантерии, член государственного и военного советов, во время Первой мировой войны главнокомандующий армиями Северо-Западного и Северного фронтов. Именно из уст Рузского в вагоне царского поезда, прибывшего из Петрограда в Ставку 2 марта 1917 года, Николай II услышал прямое предложение отречься от престола. Спустя время старый боевой генерал, нуждающийся в лечении, доживал свой век в Пятигорске. Конечно же, приход к власти большевиков он принял крайне неприязненно, но в заговорщики явно не годился. Из показаний очевидцев перед расстрелом сам рыл себе могилу
