В 1382 г. некая Жаннетт Гэнь, женщина решительная и свободолюбивая, захотела навсегда избавиться от собственного мужа, Гийома Кюсса, по прозвищу Капитан, поскольку последний уделял ей слишком мало времени60 . Она пыталась подмешивать ему в еду толченое стекло и мышьяк61, но это не Тогда она обратилась за к своей приятельнице Арзен (Arzene), и та свела ее с местной ведьмой, Жанной по прозвищу Избавительница (Sauverelle). Последняя посоветовала изготовить «человеческую фигурку» из воска, что и было проделано62 . «Фигурку» отнесли домой к Жанетт Гэнь и спрятали под кроватью ее мужа, который, впрочем, не думал умирать и «чувствовал себя даже лучше, чем прежде»63. Жанетт была крайне раздосадована и жаловалась Арзен, что потратила на ведьму слишком много средств - «два франка и золотое кольцо»64. Тогда Жанна-Избавительница попросила принести ей рубашку Жанетт, прокипятила ее и велела поить той водой Гийома Кюсса. Однако, последний по-прежнему чувствовал себя отлично. Чем бы все это для него закончилось, неизвестно, поскольку Жаннетт была арестована.
От смерти ее лишь то обстоятельство, что она была «молода и
35
красива» и не принимала непосредственного участия в изготовлении «фигурки»36.
В письме о помиловании 1395 г., выданном некоему Жану Жермену, мельком упоминается священник Этьен Мерсерон, крестивший «восковую фигурку», при которой был убит сир де ла Муанардьер37.
Наконец, к 1459 г. относится знаменитое дело мэтра Пьера Миньона, фальшивомонетчика и изготовителя поддельной королевской печати. Производство восковых, металлических и смоляных «фигурок» было поставлено им на поток: в своем о помиловании он даже не смог назвать их точное количество, припомнив только пять случаев их использования по назначению. Четыре «фигурки» предназначались для «обычного» наведения порчи, пятая же, изготовленная по Оттона Кастеллана, должна была лишить Жака Кёра королевского расположения. Тем не менее, король простил Миньону эти преступления, а также «все прочие, которые он мог совершить в
38
Во всех приведенных выше примерах обращает на себя внимание одно обстоятельство: «фигурки» часто использовались для наведения порчи
39 ri
на сильных мира сего . И все же мы имеем здесь дело с «деревенским», по образному выражению Э. Леру а Лядюри, типом колдовства, к которому в равной степени относилась и любовная магия, и ворожба65. Эту же мысль развивает М.Остореро, отмечающий, что применительно к периоду до начала XV в. представления о колдовстве оставались
35 Ibidem: "...ladicte Jehannette, qui estbelle et jeune femme".
36 Письмо о помиловании получила также Арзен. Жанна по прозвищу Избавительница была сожжена.
37 Л 147, f. 79-79v, № 169 (1395): "...d'avoir baptise un vouls de cire".
38 JJ 190, f. 7v, № 14 (1459): "...tous autres qu'il peut avoir faiz et commis ou temps passe". О деле Пьера Миньона см.: Braun P. Maitre Pierre Mignon, sorcier et falsificateur du grand sceau de France // La faute, la repression et le pardon. Actes du 107e Congres national des soci'et'es savantes, Brest, 1982. Section de philologie et d'histoire jusqu'a 1610. P., 1984. T. 1. P. 241-260. В приложении к этой статье опубликовано и письмо о помиловании.
Екатерина II искренне верила в то, что ей действительно удалось добиться благоденствия если не всех, то по крайней мере большинства ее подданных. Россия при ней стала как никогда сильной и могущественной, а новые законы должны были обеспечить всеобщее процветание. Историки назвали ее царствование временем «просвещенного абсолютизма». Так же называют правление ее современников – Фридриха II в Пруссии, Иосифа II в Австрии и некоторых других. Но со временем в правильности такого определения стало возникать все больше сомнений. С одной стороны, некоторые полагают, что оно применимо не только к Екатерине, но и к некоторым из ее предшественников и преемников. Напротив, другие не уверены в том, что политический строй России этого времени вообще можно называть абсолютизмом. Но не в названии дело. Гораздо важнее понять, чем было это время в русской истории. Между тем мнения и современников и потомков на этот счет разошлись, и разошлись подчас самым радикальным образом.
Наиболее известным критиком Екатерины из числа ее современников был, конечно, знаменитый историк князь Михаил Михайлович Щербатов. Человек образованный и талантливый, он, как и многие его сверстники увлечение философами-просветителями и масонством, но с идеями социального равенства, проповедовавшимися и теми и другими, примирить свой дух гордого аристократа, убежденного в полезности крепостничества, ему не удалось. За поисками идеала он обратился к далекому России, как ему показалось, нашел его и невольно стал сравнивать с тем, что видел перед своими глазами. Сравнение оказалось не в пользу великой императрицы. К тому же примешалось и уязвленное самолюбие человека, полагавшего, что по уму и рождению он достоин быть одним из первых лиц государства, но свое место видел занятым людьми случайными, то есть попавшими на него благодаря случаю. И вот уже язвительный язык Щербатова бичует екатерининский двор за непомерную роскошь, погоня за которой ведет, по его мнению, к падению нравов. «Мораль ее, – обвинял Екатерину Щербатов, – стоит на основании новых философов, то есть не утвержденная на твердом камени закона Божия, и потому как на колеблющихся свецких главностях есть основана, с ними обще колебанию подвержена. Напротив же того, ее пороки суть: любострастна и совсем вверяющаяся своим любимцам, исполнена пышности во всех вещах, самолюбива до бесконечности, и не могущая себя принудить к таким делам, которые ей могут скуку наводить, принимая все на себя, не имеет попечения о исполнении и, наконец, толь переменчива, что редко и один месяц одинакая у ней система в рассуждении правления бывает».
Если Щербатов был по убеждениям консерватором и нравственные идеалы пытался отыскать в допетровской Руси, то среди дворянской молодежи было немало и таких, кто, читая те же книги, что и Екатерина, сделал из них совсем иные, радикальные выводы. «Кто бы мог быть столько безчувствен, когда отечество от того страждет, чтоб смотреть с холодною кровью? – во в письме к приятелю детских игр Павла Петровича князю А.Б. Куракину полковник и флигель-адъютант П.А. Бибиков. – Было бы сие очень смешно, но по нещастию сердце разрывается и видно во всей своей черноте нещастное положение всех, сколько ни на есть добромыслящих и имеющих еще в душе силу действующую… Признаюсь вам, как человеку, которому всегда открывал свое сердце, что потребна мне вся моя филозофия, дабы не бросить все к черту и итти домой садить капусту…» Другой, также не видевший ничего отрадного в современной ему действительности, вольнодумец, ярославский помещик И.М. Опочинин, решившись покончить с собой, в предсмертной записке писал, что «самое отвращение к нашей русской жизни есть то самое побуждение, принудившее меня решить самовольно мою судьбу».
В 1382 г. некая Жаннетт Гэнь, женщина решительная и свободолюбивая, захотела навсегда избавиться от собственного мужа, Гийома Кюсса, по прозвищу Капитан, поскольку последний уделял ей слишком мало времени60 . Она пыталась подмешивать ему в еду толченое стекло и мышьяк61, но это не Тогда она обратилась за к своей приятельнице Арзен (Arzene), и та свела ее с местной ведьмой, Жанной по прозвищу Избавительница (Sauverelle). Последняя посоветовала изготовить «человеческую фигурку» из воска, что и было проделано62 . «Фигурку» отнесли домой к Жанетт Гэнь и спрятали под кроватью ее мужа, который, впрочем, не думал умирать и «чувствовал себя даже лучше, чем прежде»63. Жанетт была крайне раздосадована и жаловалась Арзен, что потратила на ведьму слишком много средств - «два франка и золотое кольцо»64. Тогда Жанна-Избавительница попросила принести ей рубашку Жанетт, прокипятила ее и велела поить той водой Гийома Кюсса. Однако, последний по-прежнему чувствовал себя отлично. Чем бы все это для него закончилось, неизвестно, поскольку Жаннетт была арестована.
От смерти ее лишь то обстоятельство, что она была «молода и
35
красива» и не принимала непосредственного участия в изготовлении «фигурки»36.
В письме о помиловании 1395 г., выданном некоему Жану Жермену, мельком упоминается священник Этьен Мерсерон, крестивший «восковую фигурку», при которой был убит сир де ла Муанардьер37.
Наконец, к 1459 г. относится знаменитое дело мэтра Пьера Миньона, фальшивомонетчика и изготовителя поддельной королевской печати. Производство восковых, металлических и смоляных «фигурок» было поставлено им на поток: в своем о помиловании он даже не смог назвать их точное количество, припомнив только пять случаев их использования по назначению. Четыре «фигурки» предназначались для «обычного» наведения порчи, пятая же, изготовленная по Оттона Кастеллана, должна была лишить Жака Кёра королевского расположения. Тем не менее, король простил Миньону эти преступления, а также «все прочие, которые он мог совершить в
38
Во всех приведенных выше примерах обращает на себя внимание одно обстоятельство: «фигурки» часто использовались для наведения порчи
39 ri
на сильных мира сего . И все же мы имеем здесь дело с «деревенским», по образному выражению Э. Леру а Лядюри, типом колдовства, к которому в равной степени относилась и любовная магия, и ворожба65. Эту же мысль развивает М.Остореро, отмечающий, что применительно к периоду до начала XV в. представления о колдовстве оставались
35 Ibidem: "...ladicte Jehannette, qui estbelle et jeune femme".
36 Письмо о помиловании получила также Арзен. Жанна по прозвищу Избавительница была сожжена.
37 Л 147, f. 79-79v, № 169 (1395): "...d'avoir baptise un vouls de cire".
38 JJ 190, f. 7v, № 14 (1459): "...tous autres qu'il peut avoir faiz et commis ou temps passe". О деле Пьера Миньона см.: Braun P. Maitre Pierre Mignon, sorcier et falsificateur du grand sceau de France // La faute, la repression et le pardon. Actes du 107e Congres national des soci'et'es savantes, Brest, 1982. Section de philologie et d'histoire jusqu'a 1610. P., 1984. T. 1. P. 241-260. В приложении к этой статье опубликовано и письмо о помиловании.
Екатерина II искренне верила в то, что ей действительно удалось добиться благоденствия если не всех, то по крайней мере большинства ее подданных. Россия при ней стала как никогда сильной и могущественной, а новые законы должны были обеспечить всеобщее процветание. Историки назвали ее царствование временем «просвещенного абсолютизма». Так же называют правление ее современников – Фридриха II в Пруссии, Иосифа II в Австрии и некоторых других. Но со временем в правильности такого определения стало возникать все больше сомнений. С одной стороны, некоторые полагают, что оно применимо не только к Екатерине, но и к некоторым из ее предшественников и преемников. Напротив, другие не уверены в том, что политический строй России этого времени вообще можно называть абсолютизмом. Но не в названии дело. Гораздо важнее понять, чем было это время в русской истории. Между тем мнения и современников и потомков на этот счет разошлись, и разошлись подчас самым радикальным образом.
Наиболее известным критиком Екатерины из числа ее современников был, конечно, знаменитый историк князь Михаил Михайлович Щербатов. Человек образованный и талантливый, он, как и многие его сверстники увлечение философами-просветителями и масонством, но с идеями социального равенства, проповедовавшимися и теми и другими, примирить свой дух гордого аристократа, убежденного в полезности крепостничества, ему не удалось. За поисками идеала он обратился к далекому России, как ему показалось, нашел его и невольно стал сравнивать с тем, что видел перед своими глазами. Сравнение оказалось не в пользу великой императрицы. К тому же примешалось и уязвленное самолюбие человека, полагавшего, что по уму и рождению он достоин быть одним из первых лиц государства, но свое место видел занятым людьми случайными, то есть попавшими на него благодаря случаю. И вот уже язвительный язык Щербатова бичует екатерининский двор за непомерную роскошь, погоня за которой ведет, по его мнению, к падению нравов. «Мораль ее, – обвинял Екатерину Щербатов, – стоит на основании новых философов, то есть не утвержденная на твердом камени закона Божия, и потому как на колеблющихся свецких главностях есть основана, с ними обще колебанию подвержена. Напротив же того, ее пороки суть: любострастна и совсем вверяющаяся своим любимцам, исполнена пышности во всех вещах, самолюбива до бесконечности, и не могущая себя принудить к таким делам, которые ей могут скуку наводить, принимая все на себя, не имеет попечения о исполнении и, наконец, толь переменчива, что редко и один месяц одинакая у ней система в рассуждении правления бывает».
Если Щербатов был по убеждениям консерватором и нравственные идеалы пытался отыскать в допетровской Руси, то среди дворянской молодежи было немало и таких, кто, читая те же книги, что и Екатерина, сделал из них совсем иные, радикальные выводы. «Кто бы мог быть столько безчувствен, когда отечество от того страждет, чтоб смотреть с холодною кровью? – во в письме к приятелю детских игр Павла Петровича князю А.Б. Куракину полковник и флигель-адъютант П.А. Бибиков. – Было бы сие очень смешно, но по нещастию сердце разрывается и видно во всей своей черноте нещастное положение всех, сколько ни на есть добромыслящих и имеющих еще в душе силу действующую… Признаюсь вам, как человеку, которому всегда открывал свое сердце, что потребна мне вся моя филозофия, дабы не бросить все к черту и итти домой садить капусту…» Другой, также не видевший ничего отрадного в современной ему действительности, вольнодумец, ярославский помещик И.М. Опочинин, решившись покончить с собой, в предсмертной записке писал, что «самое отвращение к нашей русской жизни есть то самое побуждение, принудившее меня решить самовольно мою судьбу».