Это жители дома Хлебникова в рассказе «Тимка»; слушатели, которые «сидят, лежат и жадно, молча питаются странной чепухой Брундукова» в рассказе «Вечер у Панашкина».
Горький гневно обличает мещанство как антиобщественное явление не только непосредственно в мещанском сословии, но и в других слоях общества, какими бы формами внешней жизни оно ни прикрывалось.
Жестокость, эгоизм, внутренняя пустота, тупость мещанства отражены в «зрителях», в «слушателях» Брундукова. Но недаром рассказчик, глядя на этих «слушателей», пишет: «а мне всё вспоминаются вечера у Шамова. Там люди играют знаниями, точно дети, без устрашающих фантазий Брундукова, вроде жевательной машины».
Обстановка дома Шамова ничего общего не имеет, казалось бы, с Прядильной улицей: здесь — образованность, изящество и красота. Но осведомленность этих людей в литературе, в искусстве оказывается тем же стремлением «зрителей» заполнить свою пустоту, оградить себя от жизни, замкнуться в кругу личного благополучия и покоя. «Слишком стремительно мечутся мысли <...> и кажется, что не тревога за жизнь, за людей родит их, а— иное чувство...» Рассказчик, который приходит в этот дом с надеждой найти ответы на мучающие его общественные вопросы, начинает понимать, что здесь — лишь «игра умов», хвастовство друг перед другом и полное равнодушие к культуре, народу, государству, о которых так много гости Шамова говорят. Эти люди не обогащают себя, свой опыт искусством, а лишь берут его напрокат. Поэтому «поиграв мыслями», возбудив свой аппетит, они с таким утробным удовольствием кончают бездумно свой вечер у стола. Заключает автор рассказ ремаркой рассказчика, покинувшего дом Шамова: «Со мною что-то случилось,— такая тоска сжимает сердце, такая тоска...»
Та же эгоистическая замкнутость и пустота, что и у зрителей, но только тучно-сытая, у Сухомяткина и Лохова, лишь с той разницей, что литературу Шамова и жития святых жителей Прядильной улицы здесь заменяет увлечение фокусами.
В этих рассказах нет романтической приподнятости «проходящего», а есть монологи рассказчика, а чаще реплики, оценочные и обличающие.
Если в первой части цикла «проходящий» встречал порою людей, созвучных себе, близких по строю чувств и мыслей, то здесь он встречает чаще людей, которые вызывают в нем или отталкивающее чувство, или сострадание.
Однако противоречия между рассказами всего цикла нет, недаром Горький объединил их в один сборник. Здесь скорее — внутреннее развитие: от выявления народа к переустройству жизни— к обличению ее социальных условий, к мысли о необходимости скорейшего преобразования действительности.
Это жители дома Хлебникова в рассказе «Тимка»; слушатели, которые «сидят, лежат и жадно, молча питаются странной чепухой Брундукова» в рассказе «Вечер у Панашкина».
Горький гневно обличает мещанство как антиобщественное явление не только непосредственно в мещанском сословии, но и в других слоях общества, какими бы формами внешней жизни оно ни прикрывалось.
Жестокость, эгоизм, внутренняя пустота, тупость мещанства отражены в «зрителях», в «слушателях» Брундукова. Но недаром рассказчик, глядя на этих «слушателей», пишет: «а мне всё вспоминаются вечера у Шамова. Там люди играют знаниями, точно дети, без устрашающих фантазий Брундукова, вроде жевательной машины».
Обстановка дома Шамова ничего общего не имеет, казалось бы, с Прядильной улицей: здесь — образованность, изящество и красота. Но осведомленность этих людей в литературе, в искусстве оказывается тем же стремлением «зрителей» заполнить свою пустоту, оградить себя от жизни, замкнуться в кругу личного благополучия и покоя. «Слишком стремительно мечутся мысли <...> и кажется, что не тревога за жизнь, за людей родит их, а— иное чувство...» Рассказчик, который приходит в этот дом с надеждой найти ответы на мучающие его общественные вопросы, начинает понимать, что здесь — лишь «игра умов», хвастовство друг перед другом и полное равнодушие к культуре, народу, государству, о которых так много гости Шамова говорят. Эти люди не обогащают себя, свой опыт искусством, а лишь берут его напрокат. Поэтому «поиграв мыслями», возбудив свой аппетит, они с таким утробным удовольствием кончают бездумно свой вечер у стола. Заключает автор рассказ ремаркой рассказчика, покинувшего дом Шамова: «Со мною что-то случилось,— такая тоска сжимает сердце, такая тоска...»
Та же эгоистическая замкнутость и пустота, что и у зрителей, но только тучно-сытая, у Сухомяткина и Лохова, лишь с той разницей, что литературу Шамова и жития святых жителей Прядильной улицы здесь заменяет увлечение фокусами.
В этих рассказах нет романтической приподнятости «проходящего», а есть монологи рассказчика, а чаще реплики, оценочные и обличающие.
Если в первой части цикла «проходящий» встречал порою людей, созвучных себе, близких по строю чувств и мыслей, то здесь он встречает чаще людей, которые вызывают в нем или отталкивающее чувство, или сострадание.
Однако противоречия между рассказами всего цикла нет, недаром Горький объединил их в один сборник. Здесь скорее — внутреннее развитие: от выявления народа к переустройству жизни— к обличению ее социальных условий, к мысли о необходимости скорейшего преобразования действительности.