1. в жизни сигналы людей значат много. 2. что -либо символы без слов обозначают запрещают разрешают или. 3. корабль он снарядил разные паруса были котором на белые и чёрные.
Жил был мальчик по имени Бардамю. Однако это вовсе не простой мальчик, а сын французского короля, и, как любой сын французского короля, Бардамю любил коней и сладкий хлеб. Король очень любил своего сына и так заботился о нем, что не отпускал гулять одного: - Бардамю, мальчик мой, - говорил король, - я запрещаю тебе выходить из комнаты после ужина. Однажды темной-темной ночью, Бардамю все же нарушил запрет своего отца и вышел на улицу. В это время в кустах сидели разбойники, которые собирались украсть овцу из королевского хлева. Они увидели мальчика и похители его: - За такого прекрасного мальчика мы выручим столько денег, что сможем купить хоть целое стадо овец, - радовались воры. Так Бардамю, сын французского короля, покинул родной дом и отправился за море, в другую страну, где похитители продали его одному арабскому алхимику. Старец сразу же понял, какого мальчика он купил, поэтому решил использовать его иначе, чем задумал: - Вы храбрый юноша, - сказал он мне, а я отпущу вас домой. Бардамю очень хотелось домой, поэтому отказаться он никак не мог. Тогда алхимик достал из шкафа большую золотую клетку с дроздом и маленький ключ. - В нашем царстве живет один нехороший волшебник, его зовут Робинзон, он причинил много зла людям. Ничто не может сделать его сердце добрым, только песня этого прекрасного дрозда, которого не услышит никто, кроме его злого сердца. Взял Бардамю клетку с дроздом и пошел к Робинзону. Робинзон жил на другом конце города, его дом был окружен забором, а у двери стояла стража. Подойдя к стражникам, мальчик сказал, что очень беден, ходит по дворам и просит милостыню, а дрозда носит с собой - он оберегает его от опасности. Стража пропустила Бардамю - и тот вошел к Робинзону. Злой волшебник сразу же догадался, что намерен сделать мальчик, но дрозд уже успел запеть свою сладостную песню. Дело было сделано, но, возвращаясь обратно, Бардамю заметили воры, которые похитили его из дома отца. Они побежали за ним, но были очень пьяны, так как все заработанные деньги пропили, так и не купив стадо овец. Бардамю убежал от них и вернулся к доброму волшебнику, который с магии отправил мальчика домой к отцу. Отец был счастлив, плакал и прижимал сына к груди.
Много таких сложных напряжений глубится в прилагерном мире, много противоречий между его восемью разрядами. Перемешанные в повседневной жизни с репрессированными и полурепрессированными, честные советские граждане не упустят попрекнуть их и поставить на место, особенно если пойдёт о комнате в новом бараке. А надзиратели, как носящие форму МВД, претендуют быть выше вольных. А ещё обязательно есть женщины, попрекаемые всеми за то, что без них пропали бы одинокие мужики. А ещё есть женщины, замыслившие иметь мужика постоянного. Такие ходят к лагерной вахте, когда знают, что будет освобождение, и хватают за рукава незнакомых: "Иди ко мне! У меня угол есть, согрею. Костюм тебе куплю! Ну, куда поедешь? Ведь опять посадят!"
А ещё есть над посёлком оперативное наблюдение, есть свой кум и свои стукачи, и мотают жилы; кто это принимает письма от зэков, и кто это продавал лагерное обмундирование за углом барака.
И уж конечно меньше, чем где бы то ни было в Союзе, есть у жителей прилагерного мира ощущение Закона и барачной комнаты своей — как Крепости. У одних паспорт помаранный, у других его вовсе нет, третьи сами сидели в лагере, четвёртые — члены семьи, и так все эти независимые расконвоированные граждане ещё послушнее, чем заключённые, окрику человека с винтовкой, ещё безропотнее против человека с револьвером. Видя их, они не вскидывают гордой головы — "не имеете права!", а сжимаются и гнутся — как бы И это ощущение бесконтрольной власти штыка и мундира так уверенно реет над Архипелага со всем его прилагерным миром, так передаётся каждому, вступающему в этот край, что вольная женщина (П-чина) с девочкой, летящая красноярской трассой на свидание к мужу в лагерь, по первому требованию сотрудников МВД в самолёте даёт обшарить, обыскать себя и раздеть догола девочку. (С тех пор девочка постоянно плакала при виде Голубых.)
Но если кто-нибудь скажет теперь, что нет печальнее этих прилагерных окрестностей и что прилагерный мир — клоака, мы ответим: кому как.
Вот якут Колодезников за отгон чужого оленя в тайгу получил в 1932 три года и, по правилам глубокомысленных перемещений, с родной Колымы был послан отбывать под Ленинград. Отбыл, и в самом Ленинграде был, и привёз семье ярких тканей, и всё ж много лет потом жаловался землякам и зэкам, присланным из Ленинграда:
— Ох, скучно там у вас! Ох, плохо!..
Глава 22
Мы строим
После всего сказанного о лагерях, так и рвётся во да полно! Да выгоден ли был государству труд заключённых? А если не выгоден — так стоило ли весь Архипелаг затевать?
В самих лагерях среди зэков обе точки зрения на это были, и любили мы об этом спорить.
Конечно, если верить вождям, — спорить тут не о чем. Товарищ Молотов, когда-то второй человек государства, изъявил VI съезду Советов СССР по поводу использования труда заключённых: "Мы делали это раньше, делаем теперь и будем делать впредь. Это выгодно для общества. Это полезно для преступников."
Не для государства это выгодно, заметьте! — для самого общества. А для преступников — полезно. И будем делать впредь! И о чём же спорить?
Да и весь порядок сталинских десятилетий, когда прежде планировались строительства, а потом уже — набор преступников для них, подтверждает, что правительство как бы не сомневалось в экономической выгоде лагерей. Экономика шла впереди правосудия.
Но очевидно, что заданный во требует уточнения и расчленения:
— оправдывают ли себя лагеря в политическом и социальном смысле?
— оправдывают ли они себя экономически?
— самоокупаются ли они? (при кажущемся сходстве второго и третьего во здесь есть различие)?
На первый во ответить не трудно: для сталинских целей лагеря были прекрасным местом, куда можно было загонять миллионы — для испугу. Стало быть, политически они себя оправдывали. Лагеря были также корыстно-выгодны огромному социальному слою — несчётному числу лагерных офицеров: они давали им "военную службу" в безопасном тылу, спецпайки, ставки, мундиры, квартиры, положение в обществе. Также пригревались тут и тьмы надзирателей, и лбов-охранников, дремавших на лагерных вышках (в то время как тринадцатилетних мальчишек сгоняли в ремесленные училища). Все эти паразиты всеми силами поддерживали Архипелаг — гнездилище крепостной эксплуатации. Всеобщей амнистии боялись они как моровой язвы.
- Бардамю, мальчик мой, - говорил король, - я запрещаю тебе выходить из комнаты после ужина.
Однажды темной-темной ночью, Бардамю все же нарушил запрет своего отца и вышел на улицу. В это время в кустах сидели разбойники, которые собирались украсть овцу из королевского хлева. Они увидели мальчика и похители его:
- За такого прекрасного мальчика мы выручим столько денег, что сможем купить хоть целое стадо овец, - радовались воры.
Так Бардамю, сын французского короля, покинул родной дом и отправился за море, в другую страну, где похитители продали его одному арабскому алхимику.
Старец сразу же понял, какого мальчика он купил, поэтому решил использовать его иначе, чем задумал:
- Вы храбрый юноша, - сказал он мне, а я отпущу вас домой.
Бардамю очень хотелось домой, поэтому отказаться он никак не мог.
Тогда алхимик достал из шкафа большую золотую клетку с дроздом и маленький ключ.
- В нашем царстве живет один нехороший волшебник, его зовут Робинзон, он причинил много зла людям. Ничто не может сделать его сердце добрым, только песня этого прекрасного дрозда, которого не услышит никто, кроме его злого сердца.
Взял Бардамю клетку с дроздом и пошел к Робинзону.
Робинзон жил на другом конце города, его дом был окружен забором, а у двери стояла стража. Подойдя к стражникам, мальчик сказал, что очень беден, ходит по дворам и просит милостыню, а дрозда носит с собой - он оберегает его от опасности.
Стража пропустила Бардамю - и тот вошел к Робинзону. Злой волшебник сразу же догадался, что намерен сделать мальчик, но дрозд уже успел запеть свою сладостную песню.
Дело было сделано, но, возвращаясь обратно, Бардамю заметили воры, которые похитили его из дома отца. Они побежали за ним, но были очень пьяны, так как все заработанные деньги пропили, так и не купив стадо овец.
Бардамю убежал от них и вернулся к доброму волшебнику, который с магии отправил мальчика домой к отцу. Отец был счастлив, плакал и прижимал сына к груди.
Много таких сложных напряжений глубится в прилагерном мире, много противоречий между его восемью разрядами. Перемешанные в повседневной жизни с репрессированными и полурепрессированными, честные советские граждане не упустят попрекнуть их и поставить на место, особенно если пойдёт о комнате в новом бараке. А надзиратели, как носящие форму МВД, претендуют быть выше вольных. А ещё обязательно есть женщины, попрекаемые всеми за то, что без них пропали бы одинокие мужики. А ещё есть женщины, замыслившие иметь мужика постоянного. Такие ходят к лагерной вахте, когда знают, что будет освобождение, и хватают за рукава незнакомых: "Иди ко мне! У меня угол есть, согрею. Костюм тебе куплю! Ну, куда поедешь? Ведь опять посадят!"
А ещё есть над посёлком оперативное наблюдение, есть свой кум и свои стукачи, и мотают жилы; кто это принимает письма от зэков, и кто это продавал лагерное обмундирование за углом барака.
И уж конечно меньше, чем где бы то ни было в Союзе, есть у жителей прилагерного мира ощущение Закона и барачной комнаты своей — как Крепости. У одних паспорт помаранный, у других его вовсе нет, третьи сами сидели в лагере, четвёртые — члены семьи, и так все эти независимые расконвоированные граждане ещё послушнее, чем заключённые, окрику человека с винтовкой, ещё безропотнее против человека с револьвером. Видя их, они не вскидывают гордой головы — "не имеете права!", а сжимаются и гнутся — как бы И это ощущение бесконтрольной власти штыка и мундира так уверенно реет над Архипелага со всем его прилагерным миром, так передаётся каждому, вступающему в этот край, что вольная женщина (П-чина) с девочкой, летящая красноярской трассой на свидание к мужу в лагерь, по первому требованию сотрудников МВД в самолёте даёт обшарить, обыскать себя и раздеть догола девочку. (С тех пор девочка постоянно плакала при виде Голубых.)
Но если кто-нибудь скажет теперь, что нет печальнее этих прилагерных окрестностей и что прилагерный мир — клоака, мы ответим: кому как.
Вот якут Колодезников за отгон чужого оленя в тайгу получил в 1932 три года и, по правилам глубокомысленных перемещений, с родной Колымы был послан отбывать под Ленинград. Отбыл, и в самом Ленинграде был, и привёз семье ярких тканей, и всё ж много лет потом жаловался землякам и зэкам, присланным из Ленинграда:
— Ох, скучно там у вас! Ох, плохо!..
Глава 22
Мы строим
После всего сказанного о лагерях, так и рвётся во да полно! Да выгоден ли был государству труд заключённых? А если не выгоден — так стоило ли весь Архипелаг затевать?
В самих лагерях среди зэков обе точки зрения на это были, и любили мы об этом спорить.
Конечно, если верить вождям, — спорить тут не о чем. Товарищ Молотов, когда-то второй человек государства, изъявил VI съезду Советов СССР по поводу использования труда заключённых: "Мы делали это раньше, делаем теперь и будем делать впредь. Это выгодно для общества. Это полезно для преступников."
Не для государства это выгодно, заметьте! — для самого общества. А для преступников — полезно. И будем делать впредь! И о чём же спорить?
Да и весь порядок сталинских десятилетий, когда прежде планировались строительства, а потом уже — набор преступников для них, подтверждает, что правительство как бы не сомневалось в экономической выгоде лагерей. Экономика шла впереди правосудия.
Но очевидно, что заданный во требует уточнения и расчленения:
— оправдывают ли себя лагеря в политическом и социальном смысле?
— оправдывают ли они себя экономически?
— самоокупаются ли они? (при кажущемся сходстве второго и третьего во здесь есть различие)?
На первый во ответить не трудно: для сталинских целей лагеря были прекрасным местом, куда можно было загонять миллионы — для испугу. Стало быть, политически они себя оправдывали. Лагеря были также корыстно-выгодны огромному социальному слою — несчётному числу лагерных офицеров: они давали им "военную службу" в безопасном тылу, спецпайки, ставки, мундиры, квартиры, положение в обществе. Также пригревались тут и тьмы надзирателей, и лбов-охранников, дремавших на лагерных вышках (в то время как тринадцатилетних мальчишек сгоняли в ремесленные училища). Все эти паразиты всеми силами поддерживали Архипелаг — гнездилище крепостной эксплуатации. Всеобщей амнистии боялись они как моровой язвы.