1880-е годы — время обновления реалистической системы русской литературы. Это годы смены эпох: умирают Ф. М. Достоевский и И.С. Тургенев, И. А, Гончаров чувствует себя «устаревшим», Л. Н. Толстой переживает духовный перелом. В литературу приходят молодые писатели — В, М. Гаршин, В. Г. Короленко, А. П. Чехов и А. М, Горький. Они отстаивают свое право на особый путь в литературе. Так, Короленко писал: «Наши песни, наши художественные работы — это взволнованное чириканье воробьев во время затмения и если бы некоторое оживление в чирикании могло предвещать скорое наступление света, — то большего честолюбия у нас, «молодых художников», и быть не может». Всем этим писателям свойственно субъективное ощущение своего пути в литературе. А. П. Чехов писал: «Все, мною написанное, забудется через пять — десять лет, но пути, мною проложенные, будут целы и невредимы».
Какое место в историко-литературном контексте 1880-х годов занимает А. П. Чехов? В чем состоит принципиальная новизна его» пути»?
А. П. Чехов пришел в литературу в начале 1880-х годов. Он сознательно отрицает «старые пути» в искусстве. Картина мира, созданная писателями-реалистами, была гармонична, завершена, она отличалась иерархичностью. Соотношение центра и периферии, главного и второстепенного определяло все уровни построения произведения и обусловливало авторскую позицию. Мыслилось, что писателю известна настоящая правда о жизни и он обязан декларировать ее в своем произведении.
А. П. Чехов полемизирует с такой точкой зрения. В его мире множество субъективных «правд», каждая из которых значима и самоценна. Его герои произносят: «Никто не знает настоящей правды» (»дуэль»), »Ничего не разберешь на этом свете» (»Огни»). Однозначный мир причинно-следственных отношений и линейных закономерностей оказался иллюзией. Чеховская модель мира — не иерархически заданное целое, но вселенная, распавшаяся на множество отдельных «осколков», внешне ничем не связанных между собой. Чехов отчетливо сознает эстетическую дистанцию между собой и «старыми реалистами», у которых «каждая строчка пропитана, как соком, сознанием цели» (А. П. Чехов). Для Чехова важно не ответить на вопрос, но правильно его поставить. Эта правильная «постановка вопроса» состояла для него в том, что «в каждом, хотя бы самом интимном и незначительном случае раскрывалась жизнь России в ее целом» (Б. М. Эйхенбаум).
На исходе ХIХ века А, П. Чехов переосмыслил традиционную тему. Он избирает иной повествовательный ракурс. Опираясь на традицию, пишет «вторым слоем» по уже написанному в русской литературе. Общеизвестное уходит в сферу умолчания — Чехов не повторяет банальных истин.
Понимание чеховских произведений невозможно без выяснения природы комического в его творческой манере. Юмор и сатира— важные координаты чеховской поэтики. Из сочетания холодной наблюдательности и иронического отстранения рождалась удивительная тональность его рассказов. Художественная система Чехова построена на неразделении, взаимопереходах смеха и грусти, жизнерадостности и меланхолии. Он обладал редким даром сквозь призму юмора воспринимать окружающий мир и себя. А. П. Чехов начал свой писательский путь как юморист, Стихия комического — анекдота, афоризма, подписи, пародии формировала жанр «комических мелочей», который он узаконил в литературе как полноправный. Чеховские литературные «анекдоты» строятся на неожиданном повороте темы или игре слов. В юмористических рассказах формировалось умение уловить и передать стилистическую сущность образа на минимальном пространстве текста. Так, в «Толстом и тонком» комическая ситуация строится на интонационном контрасте реплик, обращенных к одному лицу; в «Смерти чиновника» используется аналогичный стилистический прием: герой «проигрывает» свою речевую партию в различных ситуациях.
ответ:Да, вот он. Находится в 4 главе, в середине
Объяснение:Однажды, когда она стояла на коленях, сердечно беседуя с богом, дед, распахнув дверь в комнату, сиплым голосом сказал:— Ну, мать, посетил нас господь, — горим!— Да что ты! — крикнула бабушка, вскинувшись с пола, и оба, тяжко топая, бросились в темноту большой парадной комнаты.— Евгенья, снимай иконы! Наталья, одевай ребят! — строго, крепким голосом командовала бабушка, а дед тихонько выл:— И-и-ы...Я выбежал в кухню; окно на двор сверкало, точно золотое; по полу текли-скользили желтые пятна; босой дядя Яков, обувая сапоги, прыгал на них, точно ему жгло подошвы, и кричал:— Это Мишка поджег, поджег да ушел, ага!— Цыц, пес, — сказала бабушка, толкнув его к двери так, что он едва не упал.Сквозь иней на стеклах было видно, как горит крыша мастерской, а за открытой дверью ее вихрится кудрявый огонь. В тихой ночи красные цветы его цвели бездымно; лишь очень высоко над ними колебалось темноватое облако, не мешая видеть серебряный поток Млечного Пути. Багрово светился снег, и стены построек дрожали, качались, как будто стремясь в жаркий угол двора, где весело играл огонь, заливая красным широкие щели в стене мастерской, высовываясь из них раскаленными кривыми гвоздями. По темным доскам сухой крыши, быстро опутывая ее, извивались золотые, красные ленты; среди них крикливо торчала и курилась дымом гончарная тонкая труба; тихий треск, шёлковый шелест бился в стекла окна; огонь всё разрастался; мастерская, изукрашенная им, становилась похожа на иконостас в церкви и непобедимо выманивала ближе к себе.Накинув на голову тяжелый полушубок, сунув ноги в чьи-то сапоги, я выволокся в сени, на крыльцо и обомлел, ослепленный яркой игрою огня, оглушенный криками деда, Григория, дяди, треском пожара, испуганный поведением бабушки: накинув на голову пустой мешок, обернувшись попоной, она бежала прямо в огонь и сунулась в него, вскрикивая:— Купорос, дураки! Взорвет купорос...— Григорий, держи ее! — выл дедушка. — Ой, пропала...Но бабушка уже вынырнула, вся дымясь, мотая головой, согнувшись, неся на вытянутых руках ведерную бутыль купоросного масла.— Отец, лошадь выведи! — хрипя, кашляя, кричала она. — Снимите с плеч-то, — горю, али не видно!..Григорий сорвал с плеч ее тлевшую попону и, переламываясь пополам, стал метать лопатою в дверь мастерской большие комья снега; дядя прыгал около него с топором в руках; дед бежал около бабушки, бросая в нее снегом; она сунула бутыль в сугроб, бросилась к воротам, отворила их и, кланяясь вбежавшим людям, говорила:— Амбар, соседи, отстаивайте! Перекинется огонь на амбар, на сеновал, — наше всё дотла сгорит и ваше займется! Рубите крышу, сено — в сад! Григорий, сверху бросай, что ты на землю-то мечешь! Яков, не суетись, давай топоры людям, лопаты! Батюшки-соседи, беритесь дружней, — бог вам на .Она была так же интересна, как и пожар; освещаемая огнем, который словно ловил ее, черную, она металась по двору, всюду поспевая, всем распоряжаясь, всё видя.На двор выбежал Шарап, вскидываясь на дыбы, подбрасывая деда; огонь ударил в его большие глаза, они красно сверкнули; лошадь захрапела, уперлась передними ногами; дедушка выпустил повод из рук и отпрыгнул, крикнув:— Мать, держи!Она бросилась под ноги взвившегося коня, встала пред ним крестом; конь жалобно заржал, потянулся к ней, косясь на пламя.— А ты не бойся! — басом сказала бабушка, похлопывая его по шее и взяв повод. — Али я тебя оставлю в страхе этом? Ох ты, мышонок...Мышонок, втрое больший ее, покорно шел за нею к воротам и фыркал, оглядывая красное ее лицо.Нянька Евгенья вывела из дома закутанных, глухо мычавших детей и закричала:— Василий Васильич, Лексея нет...— Пошла, пошла! — ответил дедушка, махая рукой, а я спрятался под ступени крыльца, чтобы нянька не увела и меня.Крыша мастерской уже провалилась; торчали в небо тонкие жерди стропил, курясь дымом, сверкая золотом углей; внутри постройки с воем и треском взрывались зеленые, синие, красные вихри, пламя снопами выкидывалось на двор, на людей, толпившихся пре