Однажды со мной произошел случай. Как то раз я пошла на рыбалку. Со своим другом (...Кто нибудь из одноклассников...), Он пригласил меня. Вдруг начался небольшой град. Около речки была огромная яма. Град бил о мою голову, и сильно ударял о мои ноги. Вдруг, я упала в яму, упала я, потому что бежала сламя голову, никуда не глядя. Я начала кричать моему другу (...) , но он посмотрел на меня и убежал. Мне было очень страшно, холодно и обидно. Но вдруг, я увидела, мою матушку (маму). Она мне вылезти, и я была счастлива, и тогда я поняла: "Нет лучшего дружка, чем родная матушка!".
«Вполне практично отнёсся к Чичикова Собакевич. Натура «кулака» сказалась в том, как он повёл торг. Сначала он запросил немыслимую цену («по сту рублей за штуку»), потом медленно, с большой неохотой стал сбавлять, но так, что всё-таки получил с Чичикова больше любого другого («По два с полтиною содрал за мёртвую душу, чёртов кулак!»). Впрочем, отношение Собакевича к странному предприятию не сводится только к практичности. Он единственный из помещиков, кто за именами умерших видит конкретных людей, кто говорит о них с нескрываемым чувством восхищения: «Милуш- кин, кирпичник! мог поставить печь в каком угодно доме. Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнёт, то и сапоги, что сапоги, то и А Еремей Сорокоплёхин! да этот мужик один станет за всех, в Москве торговал, одного оброку приносил по пятисот рублей. Вот ведь какой народ! Никакие напоминания Чичикова, что «ведь это всё народ мёртвый», не могут вернуть Собакевича к реальности: Об умерших он продолжает говорить как о живых. Можно поначалу подумать, что он старается сбить покупщика с толку, набивает цену товару, хитрит, играет. Однако Собакевич входит в эту игру всеми чувствами. Ему действительно приятно вспомнить Милушкина или Телятникова (как хозяин- кулак, он ценит их мастерство). Грань между реальным и призрачным стирается: своими «покойниками» Собакевич готов побить «живущих» — «…что из этих людей, которые числятся теперь живущими? Что это за люди? мухи, а не люди».
