А. с. пушкин
лирика
«
зорение 0 копределениям терминов,
соответствующие понятия, указанные в правой колонке.
левой колонке, подвери
термины
значение терминов
написанное стихами произведение, преимущественно не-
большого объема, часто лирическое, выражающее душев-
не переживания.
a
ритм.
б
нестихотворное произведение.
поэтическое или публицистическое произведение в фор-
ме обращения к кому-нибудь.
стих.
рифма,
в
г
рифмовка.
один из видов лиро-эпических произведений, для кото-
рых характерны сюжетность, событийность и выражение
автором или лирическим героем своих чувств.
часть стихотворения, объединенная в единое целое со-
держанием. рифмой, ритмом.
д
поэма.
6
строка стихотворения.
е
строфа.
ж
послание.
1
повторение каких-либо однозначных явлений через ра
ные промежутки времени (например, чередование удар-
ных и безударных слогов в стихе).
созвучие окончаний стихотворных строк.
порядок, система чередования рифм в стихе.
в
9
з
и
стихотворение.
проза.
ответы залишни
таблицу
5
рифма — это
по ниже схемам определи вид рифмовки.
1) а б а 6 -
рифмовка:
2) аа 6 6 -
рифмовка:
3) а 66a -
рифмовка.
внимательно прочитай отрывок из стихотворения а. с. пушкина «нане. напиши схему и определи
вид рифмовки,
отрывок о стихотворения а. с. пушкина
схема и вид рифновки
подруга дней моих суровых.
голубка дряхлая моя!
одна глуш и лесов сосновых
дано, давно ты ждешь меня.
рифмовка

ответ:

пословица «как ты относишься к лесу, так и лес к тебе» имеет поучительный смысл, который играет огромную роль в отношениях между людьми. это одно из правил, которое человек должен соблюдать. ведь пословица гласит: относись к людям так, как хочешь, чтобы они относились к тебе. если ты обижаешь человека, насмехаешься над ним, применяешь какое-либо насилие, будь оно моральное или , все вернется к тебе, как бумеранг. человек, который служил предметом насмешек рано или поздно перестанет все терпеть, скорее всего, он просто разочаруется в тебе, как в личности. а если ты хорошо относишься к людям, , и не злоупотребляешь их добротой, тогда ты будешь нравиться им, во всяком случае, не будешь ненавистен. 

ПОСЛЕ БАЛА

РАССКАЗ

— Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае. Я вот про себя скажу.

Так заговорил всеми уважаемый Иван Васильевич после разговора, шедшего между нами, о том, что для личного совершенствования необходимо прежде изменить условия, среди которых живут люди. Никто, собственно, не говорил, что нельзя самому понять, что хорошо, что дурно, но у Ивана Васильевича была такая манера отвечать на свои собственные, возникающие вследствие разговора мысли и по случаю этих мыслей рассказывать эпизоды из своей жизни. Часто он совершенно забывал повод, по которому он рассказывал, увлекаясь рассказом, тем более что рассказывал он очень искренно и правдиво.

Так он сделал и теперь.

— Я про себя скажу. Вся моя жизнь сложилась так, а не иначе, не от среды, а совсем от другого.

— От чего же? — с мы.

— Да это длинная история. Чтобы понять, надо много рассказывать.

— Вот вы и расскажите.

Иван Васильевич задумался, покачал головой.

— Да, — сказал он. — Вся жизнь переменилась от одной ночи, или скорее утра.

— Да что же было?

— А было то, что был я сильно влюблен. Влюблялся я много раз, но это была самая моя сильная любовь. Дело у нее уже дочери замужем. Это была Б..., да, Варенька Б..., — Иван Васильевич назвал фамилию. — Она и в пятьдесят лет была замечательная красавица. Но в молодости, восемнадцати лет, была прелестна: высокая, стройная, грациозная и величественная, именно величественная. Держалась она всегда необыкновенно прямо, как будто не могла иначе, откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка и рта, и прелестных, блестящих глаз, и всего ее милого, молодого существа.

— Каково Иван Васильевич расписывает.

— Да как ни расписывай, расписать нельзя так, чтобы вы поняли, какая она была. Но не в том дело: то, что я хочу рассказать, было в сороковых годах. Был я в то время студентом в провинциальном университете. Не знаю, хорошо ли это или дурно, но не было у нас в то время в нашем университете никаких кружков, никаких теорий, а были мы молоды и жили, как свойственно молодости: учились и веселились. Был я очень веселый и бойкий малый, да еще и богатый. Был у меня иноходец лихой, катался с гор с барышнями (коньки еще не были в моде), кутил с товарищами (в то время мы ничего, кроме шампанского, не пили; не было денег — ничего не пили, но не пили, как теперь, водку). Главное же мое удовольствие составляли вечера и балы. Танцевал я хорошо и был не безобразен.

— Ну, нечего скромничать, — перебила его одна из собеседниц. — Мы ведь знаем ваш еще дагерротипный портрет. Не то что не безобразен, а вы были красавец.

— Красавец так красавец, да не в том дело. А дело в том, что во время этой моей самой сильной любви к ней был я в последний день масленицы на бале у губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера. Принимала такая же добродушная, как и он, жена его в бархатном пюсовом платье, в брильянтовой фероньерке на голове и с открытыми старыми, пухлыми, белыми плечами и грудью, как портреты Елизаветы Петровны, Бал был чудесный: зала прекрасная, с хорами, музыканты — знаменитые в то время крепостные помещика-любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского. Хоть я и охотник был до шампанского, но не пил, потому что без вина был пьян любовью, но зато танцевал до упаду — танцевал и кадрили, и вальсы, и польки, разумеется, насколько возможно было, всё с Варенькой. Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Мазурку отбили у меня: препротивный инженер Анисимов — я до сих пор не могу это ему — пригласил ее, только что она вошла, а я заезжал к парикмахеру и за перчатками и опоздал. Так что мазурку я танцевал не с ней, а с одной немочкой, за которой я немножко ухаживал прежде. Но, боюсь, в этот вечер был очень неучтив с ней, не смотрел на нее, а видел только высокую стройную фигуру в белом платье с розовым поясом, ее сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза. Не я один, все смотрели на нее и любовались ею, любовались и мужчины, и женщины, несмотря на то, что она затмила их всех. Нельзя было не любоваться.