Базаров и Одинцова. В своем горьком чувстве к Одинцовой он раскрывается как натура сильная, страстная, глубокая. И здесь проявляется его превосходство над окружающими людьми. Унизительной и бесплодной была романтическая любовь Павла Петровича к княгине Р. Легким сентиментальным увлечением было чувство Аркадия к Одинцовой, любовь же его к Кате – едва ли не результат только подчинения слабой натуры, более сильной. А, отношение братьев Кирсановых к Фенечке? Сам Павел Петрович в бреду восклицает: «Ах, как я люблю это пустое существо! » По-другому любит Базаров. Его взгляды на женщину, на любовь иногда называют циничными. Так ли это на самом деле? В его отношении, например, к Фенечке больше человечности и уважения, чем в нелепой страсти к ней Павла Петровича. «Она мать – ну, и права» , - говорит Базаров, справедливо полагая, что Фенечке нечего конфузиться и считать себя человеком второго сорта перед Кирсановыми. Недаром и Фенечка почувствовала доверие к Базарову. «В ее глазах он и доктор был отличный и человек простой» . До встречи с Одинцовой Базаров, очевидно, не знал настоящей любви. Его первые слова об Одинцовой грубы. Но эту грубость, вызванную более всего отвращением к «красивым» словам, не следует путать с цинизмом и пошлостью. Циничным было отношение к Одинцовой губернского «света» , который преследовал ее грязными сплетнями. Базаров сразу увидел в Одинцовой человека незаурядного, почувствовал к ней невольное уважение и выделил из круга губернских дам: «На остальных баб не похожа» . Развязность и «ломание» Базарова в разговоре с новой знакомкой были свидетельством его смущения и даже робости. Умная Одинцова все поняла, «и это ей даже польстило. Одно пошлое, ее отталкивало, а в пошлости никто бы не упрекнул Базарова» . Одинцова во многом достойна Базарова. И это возвышает его. Если бы он полюбил пустую, ничтожную женщину, его чувство не вызвало бы уважения. Базаров охотно высказывает Одинцовой свои взгляды, видит в ней умную, понимающую собеседницу. В его разговорах с ней нет злости, сарказма, преувеличенно резких суждений, как в спорах с Кирсановым. В разговорах с Анной Сергеевной он еще больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение ко всему романтическому, а, оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе. 1 Фон, на котором происходит объяснение Базарова с Одинцовой, - поэтическая картина летней ночи. В сценах объяснения Базарова с Одинцовой покоряет его суровая прямота, честность, отсутствие какой бы то ни было рисовки. Прямо, без обиняков, называет он ее аристократкой, осуждает в ней то, что чуждо. На вопрос Одинцовой, смог ли бы он отдаться полностью чувству любви, он честно отвечает: «Не знаю, хвастаться не хочу». 2 А, между тем, мы видим, что он на большее чувство. Условие «жизнь за жизнь» кажется ему справедливым. Но, из его слов Одинцова могла заключить, что этот человек, как бы он не любил, не пожертвует своими убеждениями во имя любви. Не это ли отпугивало Одинцову? Ведь ее убеждения в корне расходились с базаровскими. И, если для него убеждения дороже любви, то для нее дороже любви покой и комфорт. В любви Базарова к Одинцовой проявляется его мужественность, решительность.
СТЕПЬ ДНЁМСтепь чем далее, тем становилась прекраснее. Тогда весь юг, все то пространство, которое составляет нынешнюю Новороссию, до самого Черного моря, было зеленою, девственною пустынею. Никогда плуг не проходил по неизмеримым волнам диких растений. Одни только кони, скрывавшиеся в них, как в лесу, вытоптывали их. Ничего в природе не могло быть лучше. Вся поверхность земли представлялася зелено-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов. Сквозь тонкие, высокие стебли травы сквозили голубые, синие и лиловые волошки; желтый дров выскакивал вверх своею пирамидальною верхушкою; белая кашка зонтикообразными шапками пестрела на поверхности; занесенный бог знает откуда колос пшеницы наливался в гуще. Под тонкими их корнями шныряли куропатки, вытянув свои шеи. Воздух был наполнен тысячью разных птичьих свистов. В небе неподвижно стояли ястребы, распластав свои крылья и неподвижно устремив глаза свои в траву. Крик двигавшейся в стороне тучи диких гусей отдавался бог весть в каком дальнем озере. Из травы подымалась мерными взмахами чайка и роскошно купалась в синих волнах воздуха. Вон она пропала в вышине и только мелькает одною черною точкою. Вон она перевернулась крылами и блеснула перед солнцем... Черт вас возьми, степи, как вы хороши!..ОПИСАНИЕ ВЕЧЕРНЕЙ СТЕПИ Вечером вся степь совершенно переменялась. Все пестрое пространство ее охватывалось последним ярким отблеском солнца и постепенно темнело, так что видно было, как тень перебегала по нем, и она становилась темнозеленою; испарения подымались гуще, каждый цветок, каждая травка испускала амбру, и вся степь курилась благовонием. По небу, изголуба-темному, как будто исполинскою кистью наляпаны были широкие полосы из розового золота; изредка белели клоками легкие и прозрачные облака, и самый свежий, обольстительный, как морские волны, ветерок едва колыхался по верхушкам травы и чуть дотрогивался до щек. Вся музыка, звучавшая днем, утихала и сменялась другою. Пестрые суслики выпалзывали из нор своих, становились на задние лапки и оглашали степь свистом. Трещание кузнечиков становилось слышнее. Иногда слышался из какого-нибудь уединенного озера крик лебедя и, как серебро, отдавался в воздухе. Путешественники, остановившись среди полей, избирали ночлег, раскладывали огонь и ставили на него котел, в котором варили себе кулиш; пар отделялся и косвенно дымился на воздухе. Поужинав, козаки ложились спать, пустивши по траве спутанных коней своих, Они раскидывались на свитках. На них прямо глядели ночные звезды. Они слышали своим ухом весь бесчисленный мир насекомых, наполнявших траву, весь их треск, свист, стрекотанье, - все это звучно раздавалось среди ночи, очищалось в свежем воздухе и убаюкивало дремлющий слух. Если же кто-нибудь из них подымался и вставал на время, то ему представлялась степь усеянною блестящими искрами светящихся червей. Иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника, и темная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда казалось, что красные платки летали по темному небу.
В своем горьком чувстве к Одинцовой он раскрывается как натура сильная, страстная, глубокая. И здесь проявляется его превосходство над окружающими людьми. Унизительной и бесплодной была романтическая любовь Павла Петровича к княгине Р. Легким сентиментальным увлечением было чувство Аркадия к Одинцовой, любовь же его к Кате – едва ли не результат только подчинения слабой натуры, более сильной. А, отношение братьев Кирсановых к Фенечке? Сам Павел Петрович в бреду восклицает:
«Ах, как я люблю это пустое существо! »
По-другому любит Базаров.
Его взгляды на женщину, на любовь иногда называют циничными.
Так ли это на самом деле?
В его отношении, например, к Фенечке больше человечности и уважения, чем в нелепой страсти к ней Павла Петровича. «Она мать – ну, и права» , - говорит Базаров, справедливо полагая, что Фенечке нечего конфузиться и считать себя человеком второго сорта перед Кирсановыми. Недаром и Фенечка почувствовала доверие к Базарову. «В ее глазах он и доктор был отличный и человек простой» .
До встречи с Одинцовой Базаров, очевидно, не знал настоящей любви. Его первые слова об Одинцовой грубы. Но эту грубость, вызванную более всего отвращением к «красивым» словам, не следует путать с цинизмом и пошлостью. Циничным было отношение к Одинцовой губернского «света» , который преследовал ее грязными сплетнями. Базаров сразу увидел в Одинцовой человека незаурядного, почувствовал к ней невольное уважение и выделил из круга губернских дам: «На остальных баб не похожа» . Развязность и «ломание» Базарова в разговоре с новой знакомкой были свидетельством его смущения и даже робости. Умная Одинцова все поняла, «и это ей даже польстило. Одно пошлое, ее отталкивало, а в пошлости никто бы не упрекнул Базарова» .
Одинцова во многом достойна Базарова. И это возвышает его. Если бы он полюбил пустую, ничтожную женщину, его чувство не вызвало бы уважения. Базаров охотно высказывает Одинцовой свои взгляды, видит в ней умную, понимающую собеседницу. В его разговорах с ней нет злости, сарказма, преувеличенно резких суждений, как в спорах с Кирсановым. В разговорах с Анной Сергеевной он еще больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение ко всему романтическому, а, оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе. 1
Фон, на котором происходит объяснение Базарова с Одинцовой, - поэтическая картина летней ночи. В сценах объяснения Базарова с Одинцовой покоряет его суровая прямота, честность, отсутствие какой бы то ни было рисовки. Прямо, без обиняков, называет он ее аристократкой, осуждает в ней то, что чуждо. На вопрос Одинцовой, смог ли бы он отдаться полностью чувству любви, он честно отвечает: «Не знаю, хвастаться не хочу». 2 А, между тем, мы видим, что он на большее чувство. Условие «жизнь за жизнь» кажется ему справедливым. Но, из его слов Одинцова могла заключить, что этот человек, как бы он не любил, не пожертвует своими убеждениями во имя любви. Не это ли отпугивало Одинцову? Ведь ее убеждения в корне расходились с базаровскими. И, если для него убеждения дороже любви, то для нее дороже любви покой и комфорт.
В любви Базарова к Одинцовой проявляется его мужественность, решительность.
пространство, которое составляет нынешнюю Новороссию, до самого Черного
моря, было зеленою, девственною пустынею. Никогда плуг не проходил по
неизмеримым волнам диких растений. Одни только кони, скрывавшиеся в них, как
в лесу, вытоптывали их. Ничего в природе не могло быть лучше. Вся
поверхность земли представлялася зелено-золотым океаном, по которому
брызнули миллионы разных цветов. Сквозь тонкие, высокие стебли травы
сквозили голубые, синие и лиловые волошки; желтый дров выскакивал вверх
своею пирамидальною верхушкою; белая кашка зонтикообразными шапками пестрела
на поверхности; занесенный бог знает откуда колос пшеницы наливался в гуще.
Под тонкими их корнями шныряли куропатки, вытянув свои шеи. Воздух был
наполнен тысячью разных птичьих свистов. В небе неподвижно стояли ястребы,
распластав свои крылья и неподвижно устремив глаза свои в траву. Крик
двигавшейся в стороне тучи диких гусей отдавался бог весть в каком дальнем
озере. Из травы подымалась мерными взмахами чайка и роскошно купалась в
синих волнах воздуха. Вон она пропала в вышине и только мелькает одною
черною точкою. Вон она перевернулась крылами и блеснула перед солнцем...
Черт вас возьми, степи, как вы хороши!..ОПИСАНИЕ ВЕЧЕРНЕЙ СТЕПИ Вечером вся степь
совершенно переменялась. Все пестрое пространство ее охватывалось последним
ярким отблеском солнца и постепенно темнело, так что видно было, как тень
перебегала по нем, и она становилась темнозеленою; испарения подымались
гуще, каждый цветок, каждая травка испускала амбру, и вся степь курилась
благовонием. По небу, изголуба-темному, как будто исполинскою кистью
наляпаны были широкие полосы из розового золота; изредка белели клоками
легкие и прозрачные облака, и самый свежий, обольстительный, как морские
волны, ветерок едва колыхался по верхушкам травы и чуть дотрогивался до щек.
Вся музыка, звучавшая днем, утихала и сменялась другою. Пестрые суслики
выпалзывали из нор своих, становились на задние лапки и оглашали степь
свистом. Трещание кузнечиков становилось слышнее. Иногда слышался из
какого-нибудь уединенного озера крик лебедя и, как серебро, отдавался в
воздухе. Путешественники, остановившись среди полей, избирали ночлег,
раскладывали огонь и ставили на него котел, в котором варили себе кулиш; пар
отделялся и косвенно дымился на воздухе. Поужинав, козаки ложились спать,
пустивши по траве спутанных коней своих, Они раскидывались на свитках. На
них прямо глядели ночные звезды. Они слышали своим ухом весь бесчисленный
мир насекомых, наполнявших траву, весь их треск, свист, стрекотанье, - все
это звучно раздавалось среди ночи, очищалось в свежем воздухе и убаюкивало
дремлющий слух. Если же кто-нибудь из них подымался и вставал на время, то
ему представлялась степь усеянною блестящими искрами светящихся червей.
Иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого
по лугам и рекам сухого тростника, и темная вереница лебедей, летевших на
север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда казалось, что
красные платки летали по темному небу.