ЛЯГУШКА И БАРБОС Большой серый Барбос жил около дома в конуре и охра-нял двор. Однажды ночью услышал он в цветнике подозритель-ный шорох и хруст, подкрался, прыгнул и прижал лапами что-то холодное и мокрое.
– А-а, Лягушка. Так это ты наши цветы по ночам ломаешь.
Теперь я расправлюсь с тобой.
– Отпусти меня, Барбосушка, – взмолилась Лягушка.
— Нет, не отпущу. Сколько ты цветов поломала, сколько красоты погубила.
Заплакала Лягушка.
– Не хотела я этого. Как наступит ночь, поднимаются в воз-дух все мошки да комары, где их и искать, не знаю. Вот и брожу по дворам.
Смягчился Барбос, отпустил Лягушку.
– Ладно, коли так. Иди на болото, там всегда мошек да комаров много. Лови их себе на здоровье.
Заквакала Лягушка от радости и ускакала.
Через несколько дней пошёл Барбос с хозяином в лес и наткнулся в траве на змею. Отскочить не успел, укусила его змея в нос. Заскулил Барбос, нос огнём горит, бросился к бо-лотному ручью. Глядь, на кочке Лягушка.
– Что случилось, Барбосушка?
– Беда – змея меня укусила. Видно, скоро умру.
– Не горюй, я тебя выручу. Есть в этом болоте трава. Похо-жа она на осоку. Поешь её – и вся болезнь пройдёт.
Бросился Барбос траву искать. Долго искал, но всё-таки нашёл. Поел – правда, лучше стало. Ещё поел – вроде ещё лучше. И остался пока на болоте. Живёт день, живёт другой.
На третий день тощий, взлохмаченный, прибегает домой.
Барбос только прыгает да хвостом машет. Так хозяин и не узнал, чем Барбос лечился, но с тех далёких пор лягушки живут в болоте, а собаки умеют лечиться от укуса змеи.
Ытия и глубинного постоянства вечности особенно ярко выражено в стихотворении «Душа хранит», которое Н.М. Рубцов, по всей видимости, считал программным для своего творчества, ибо оно одноименно с названием сборника. В центре произведения — незатейливый вид русского селения: Березы, избы по буграм И, отраженный глубиной, Как сон столетний, божий храм. О каком же уголке России идет речь? В первой строфе структура художественного пространства организуется по принципу контраста. Неподвижная гладь воды и проворная щука противопоставлены друг другу как абсолютный покой и молниеносное движение. Игра рифмующихся сравнений («вода недвижнее стекла» — «щука, как стрела») завершается метафорой «водное стекло», которая не столько подчеркивает чистоту озера, сколько выкристаллизовывает в восприятии читателя то состояние хрупкости, мимолетности существования души человека, которое обостряет поэтическое восприятие всего сущего на земле. Звуковая перекличка «стр» — «пр» («стрела» — «пронзает») имитирует «треск», в результате чего на уровне подтекста возникает образ осколков поврежденного стрелой стекла, сквозь которое лирический герой пытается заглянуть в глубь веков. Образ щуки также не является случайным, а сохраняет в себе фольклорное значение к волшебству. Лирический герой путешествует сквозь века словно «по щучьему веленью». Образ времени во второй строфе концентрирует незыблемый «как сон столетий божий храм», не только отраженный глубиной воды, но и запечатленный вековой историей России. Он усиливает идею молитвенной сопричастности героя с миром, звуковое удвоение «сон столетий» подчеркивает монументальность описываемой картины. Словом «храм» в русском языке именуется особое, отличное от других строений здание, посвященное богу и предназначенное для общественного служения ему, а следовательно, для духовного очищения. Случайно ли мысли о времени и вечности, о «красоте былых времен» посещают лирического героя около храма? Почему для именования Дома Божьего Н.М. Рубцов выбирает именно слово «храм», а не церковь, не собор? Интересно, что в церковный обиход слово вошло лишь в IV веке, так как это название языческое, а христиане долгое время питали ко всему языческому отвращение. Строились же первые храмы на Руси в XI—XII веках. Были они, как правило, белокаменными. Древние строители вкладывали в создание этих сооружений все свое мастерство и, действительно, сумели сделать их настоящими произведениями искусства. Рядом с ними острее ощущаешь себя мимолетной песчинкой в необратимо скоротечной реке времени, рядом с ними поневоле хочется остановиться и не спеша осмыслить свое бренное существование через призму законов бытия. Вот почему для лирического героя Н. Рубцова это место становится особенно важным и актуализирует исповедальное начало в его душе. В третьей строфе стихотворения «Душа хранит» Н.М. Рубцов обращается к своему излюбленному композиционному приему расширения художественного пространства при щи использования вертикальных координат: от водных глубин лирический герой переносит свой взгляд к звездам. Здесь уже поэт напрямую обращается к теме временности и вечности: Так век неслышно протечет, Не тронув этой красоты. В четвертой финальной строфе центральным становится актуализированный в названии образ души. Но из контекста совершенно ясно, что речь здесь идет не о конкретной, пусть глубоко поэтичной душе лирического героя. Образ души расширяется, так возникает тема исторической памяти поколений. Интересно, что в стихотворении совершенно нет цветовых эпитетов. Практически нет никаких деталей, позволяющих установить, о каком времени суток, года, о какой эпохе идет речь (известно лишь, что вид «древний»). Все это, видимо, призвано подчеркнуть вневременной характер бытия народной души. Душа является категорией божественной. Центральные образы: «вода», обладающая, как известно, в религиозном понимании очистительной силой, «свет», предвестники судьбы «звезды», и, наконец, «божий храм» в сочетании с эпитетом «смиренный» (вид) — призваны оттенить красоту божественного мирозданья. Простые избы и березы, отраженные в кристально прозрачной воде, также оказываются вне времени. Изба и в фольклоре, и в литературной традиции является устойчивым символом опоры, прочности крестьянского жизненного уклада. В этом же значении изба выступает во многих стихотворениях Н.М. Рубцова. Стремление к максимальной выделенности, обособленности первой строки в строфе при восклицания — еще один излюбленный прием Н.М. Рубцова. Чаще всего такие восклицания содержат обращение к родине или родным местам: Русь моя, люблю твои березы! («Березы») Привет, Россия, родина моя! («Привет, Россия …») Тихая моя родина! («Тихая моя родина») Ритмическая размеренность в стихотворении «Душа хранит» во многом подчеркивается обращениями, одно из которых содержит инверсию («О, вид смиренный и родной!»). Эти наиболее эмоционально насыщенные строки, отмеченные восклицаниями, актуализируют центральный образ
ЛЯГУШКА И БАРБОС Большой серый Барбос жил около дома в конуре и охра-нял двор. Однажды ночью услышал он в цветнике подозритель-ный шорох и хруст, подкрался, прыгнул и прижал лапами что-то холодное и мокрое.
– А-а, Лягушка. Так это ты наши цветы по ночам ломаешь.
Теперь я расправлюсь с тобой.
– Отпусти меня, Барбосушка, – взмолилась Лягушка.
— Нет, не отпущу. Сколько ты цветов поломала, сколько красоты погубила.
Заплакала Лягушка.
– Не хотела я этого. Как наступит ночь, поднимаются в воз-дух все мошки да комары, где их и искать, не знаю. Вот и брожу по дворам.
Смягчился Барбос, отпустил Лягушку.
– Ладно, коли так. Иди на болото, там всегда мошек да комаров много. Лови их себе на здоровье.
Заквакала Лягушка от радости и ускакала.
Через несколько дней пошёл Барбос с хозяином в лес и наткнулся в траве на змею. Отскочить не успел, укусила его змея в нос. Заскулил Барбос, нос огнём горит, бросился к бо-лотному ручью. Глядь, на кочке Лягушка.
– Что случилось, Барбосушка?
– Беда – змея меня укусила. Видно, скоро умру.
– Не горюй, я тебя выручу. Есть в этом болоте трава. Похо-жа она на осоку. Поешь её – и вся болезнь пройдёт.
Бросился Барбос траву искать. Долго искал, но всё-таки нашёл. Поел – правда, лучше стало. Ещё поел – вроде ещё лучше. И остался пока на болоте. Живёт день, живёт другой.
На третий день тощий, взлохмаченный, прибегает домой.
– Барбос! Барбос! – обрадовался хозяин. – Ишь ты, как повеселел! Поправился?
Барбос только прыгает да хвостом машет. Так хозяин и не узнал, чем Барбос лечился, но с тех далёких пор лягушки живут в болоте, а собаки умеют лечиться от укуса змеи.