Прослужив всю войну, гвардии капитан Алексей Алексеевич Иванов убывает из армии по демобилизации. На станции, долго дожидаясь поезда, он знакомится с девушкой Машей, дочерью пространщика, которая служила в столовой их части. Двое суток они едут вместе, и еще на двое суток Иванов задерживается в городе, где Маша родилась двадцать лет назад. На прощание Иванов целует Машу, запоминая навсегда, что ее волосы пахнут, «как осенние павшие листья в лесу». Через день на вокзале родного города Иванова встречает сын Петрушка. Ему уже пошел двенадцатый год, и отец не сразу узнает своего ребенка в серьезном подростке. Жена Любовь Васильевна ждет их на крыльце дома. Иванов обнимает жену, чувствуя забытое и знакомое тепло любимого человека. Дочь, маленькая Настя, не помнит отца и плачет. Петрушка одергивает ее: «Это отец наш, он нам родня!» Семья начинает готовить праздничное угощение. Всеми командует Петрушка — Иванов удивляется, какой взрослый и по-стариковски мудрый у него сын. Но ему больше нравится маленькая кроткая Настя. Иванов спрашивает жену, как они здесь жили без него. Любовь Васильевна стесняется мужа, как невеста: она отвыкла от него. Иванов со стыдом чувствует, что ему что-то мешает всем сердцем радоваться возвращению, — после долгих лет разлуки он не может сразу понять даже самых родных людей. Семья сидит за столом. Отец видит, что дети едят мало. Когда сын равнодушно объясняет: «А я хочу, чтоб вам больше досталось», — родители, содрогнувшись, переглядываются. Настя прячет кусок пирога — «для дяди Семена». Иванов расспрашивает жену, кто такой этот дядя Семен. Любовь Васильевна объясняет, что у Семена Евсеевича немцы убили жену и детей, и он попросился к ним ходить играть с детьми, и ничего дурного они от него не видели, а только хорошее... Слушая ее, Иванов улыбается по-недоброму и закуривает. Петрушка распоряжается по хозяйству, указывает отцу, чтобы он завтра стал на довольствие, — и Иванов чувствует свою робость перед сыном.
Рассказ о книгопечатании и бумаге начинается с нарочито нравоучительного повествования о том, как люди страдали до изобретения бумаги, а заканчивается не менее напыщенным объяснением, что без Гутенберга человечество никак не изменилось бы за последние четыреста лет. Последнее словечко («Ужас!») носит характер восклицания какой-нибудь глупой барышни во время страшного рассказа на светском вечере.
Словосочетания «чёрт знает на чём» и «что подвёртывалось под руку» введены в текст для того, чтобы создать у читателя впечатление, что автор демонстративно не желает разбираться в этом и что, собственно, и разбираться здесь не в чем, потому что всё Средневековье было одной несусветной глупостью, а поступки людей не имели тогда никаких побудительных мотивов.
При использовании таких выражений в «историческом труде» создаётся эффект перепада стилей и тем: вся предыдущая фраза настраивает на серьёзное и вдумчивое продолжение, а в результате оказывается безответственным вздором.
Рассказ о книгопечатании и бумаге начинается с нарочито нравоучительного повествования о том, как люди страдали до изобретения бумаги, а заканчивается не менее напыщенным объяснением, что без Гутенберга человечество никак не изменилось бы за последние четыреста лет. Последнее словечко («Ужас!») носит характер восклицания какой-нибудь глупой барышни во время страшного рассказа на светском вечере.
Словосочетания «чёрт знает на чём» и «что подвёртывалось под руку» введены в текст для того, чтобы создать у читателя впечатление, что автор демонстративно не желает разбираться в этом и что, собственно, и разбираться здесь не в чем, потому что всё Средневековье было одной несусветной глупостью, а поступки людей не имели тогда никаких побудительных мотивов.
При использовании таких выражений в «историческом труде» создаётся эффект перепада стилей и тем: вся предыдущая фраза настраивает на серьёзное и вдумчивое продолжение, а в результате оказывается безответственным вздором.