Как всегда в лирике, перед нами пейзаж-настроение. Оно (настроение) создается и уменьшительно-ласкательным суффиксом в слове “тучки”, начинающем стихотворение, и эпитетом “небесные”, и изысканным сочетанием холодных тонов – жемчуг на фоне ярко-голубого неба.Поэт – и мы вместе с ним – проникает взором в просторную, безбрежную “лазурную степь”. Красота небесного пейзажа оттенена музыкальностью стиха, его мелодической плавностью, мягкостью звучания рифмующихся слов (везде дактилическая рифма). Но не вид природной гармонии создает эмоциональный тон строфы (эмоциональную установку), а вторгающееся в небесный пейзаж земное слово “странники”, усиленное эпитетом “вечные”. От ожидаемого при виде лазурного неба и белоснежных облаков ощущения безмятежной созерцательности – переход к впечатлению о бесприютности, вечном блуждании небесных скитальцев, напомнивших поэту собственную участь:Мчитесь вы, будто, как я же, изгнанники,С милого севера в сторону южную.Сравнение выявило общее в их судьбе. Уменьшительно-ласкательный суффикс в слове “тучки” приобретает новый оттенок, согревает этот образ участием. Не наслаждением красотой неба, а сострадание, сочувствие “тучкам” выражено в двух начальных строках, и главный образ, создающий “внутреннюю установку” текста, здесь – это “вечные странники”. Рифмующееся слово третьей строки – “изгнанники” переключает внимание читателя с “предметного” образа тучек на лирическое “я” поэта. Характерно, что только раз в стихотворении появляется местоимение Я – именно здесь. Во всех остальных строчках варьируется Вы, Вас, а Я лишь просвечивает как антипод им, как подразумеваемый оппонент. Здесь же, в первой строфе, Вы и Я слиты будто бы в одной судьбе. “Вы”, будто, как Я же, изгнанники. И читатель сочувствует, соучаствует в сострадании тем, кто вынужденно покидает “милый север”.Вся вторая строфа – риторическое обращение к тучкам, к Вам, но в вопросах отражены земные страсти и горести, выпавшие на долю лирического Я и влекущие за собой изгнанничество поэта. Как сразу меняется лексико-семантический ряд в сравнении с первой строфой! Там слова выражают красоту и страдание: лазурь, жемчуг, странники, изгнанники. Вся вторая строфа окрашена чернотой низменных человеческих страстей и чувств: зависть, злоба, преступление, клевета… Все это – открытую злобу и гонение, зависть и клевету друзей, вероломство пережил или продолжает испытывать сам поэт, лучшие помыслы которого могут счесть и объявить преступными. Здесь, во второй строфе, происходит своего рода персонификация перечисляемых зол. Хотя они выражены отвлеченными понятиями, относящийся к ним вопрос содержит местоимение “кто” вместо ожидаемого “что”:Кто же вас гонит?Это местоимение открывает мир, чуждый поэту, враждебный ему. Но поэт выступает здесь не как обличитель, а как гонимый, и потому почти не меняется мелодия; она смягчает, уравновешивает “отрицательную” лексику. Не гнев, а грусть звучит в ней, в мелодии.Вопросы, обращенные к тучам во второй строфе, получают отрицательный ответ в третьей.Нет, вам наскучили нивы бесплодные…Чужды вам страсти и чужды страдания;Вечно холодные, вечно свободные,Нет у вас родины, нет вам изгнания.Никто не вынуждает тучи покидать дорогие поэту края, и причина их странствий другая: “милый” поэту север для них – наскучившие “нивы бесплодные”. Они не знают привязанностей и страданий, бесстрастны и равнодушны.
В тумане ольховый лес. Глухо в лесу, тихо. И вдруг:"Тии-вить, - слышится слева, - тии-вить". "Почин! - думаю я,сидя в кустах и вслушиваясь в звуки пробуждающегося леса. - Ну сейчас начнётся!"
"Пуль,
пуль,
пуль,
пуль,
пуль!"
Пулькает! Здорово пулькает!
"Клы,
клы,
клы,
клы,
клы!"
Клыкает! Во как клыкает!
"Плен,
плен,
плен,
плен,
плен!"
Пленкает! Неплохо пленкает! Умеет!
Когда я поворачиваю голову направо,вижу певца, который спрятался в средине ольхи, он замолкает на миг, но тут же начинает разгоняться: "Тии-вить".
И летят ко мне соловьиные колена и кольца:
пульканье,
клыканье,
пленьканье,
дробь,
раскат,
колокольца,
летний громок
и юлиная стукотня. А впереди уже запел новый соловей. Тихо приближаюсь к нему и слышу затихающего певца сзади и нового, свежего, сочного, - впереди. Да что же это - голова кругом! Впереди - пульканье.
Сзади - клыканье!
Впереди - дробь.
Сзади - раскат! А где-то там, совсем-совсем впереди, - третий соловей,поёт,старается.
"Чулки! Чулки! - поёт он. - Где вы? Где вы?"
А черёмуха-то цветёт, рассылая кругом пьянящий аромат.
Недалеко от меня озеро,виднеется через заросли кустарника. И новый певец, приозёрный уже пулькает-булькает,
клыкает-клокает,
пленькает-плинькает
да вдруг как рассыплет по поверхности озера сразу с полтысячи бус!
И снова разом по воде с полтысячи бус! Ну и соловей!
Глухо в лесу, тихо.
И вдруг:"Тии-вить, - слышится слева, - тии-вить".
"Почин! - думаю я,сидя в кустах и вслушиваясь в звуки пробуждающегося леса. - Ну сейчас начнётся!"
"Пуль,
пуль,
пуль,
пуль,
пуль!"
Пулькает! Здорово пулькает!
"Клы,
клы,
клы,
клы,
клы!"
Клыкает! Во как клыкает!
"Плен,
плен,
плен,
плен,
плен!"
Пленкает! Неплохо пленкает! Умеет!
Когда я поворачиваю голову направо,вижу певца, который спрятался в средине ольхи, он замолкает на миг, но тут же начинает разгоняться: "Тии-вить".
И летят ко мне соловьиные колена и кольца:
пульканье,
клыканье,
пленьканье,
дробь,
раскат,
колокольца,
летний громок
и юлиная стукотня.
А впереди уже запел новый соловей.
Тихо приближаюсь к нему и слышу затихающего певца сзади и нового, свежего, сочного, - впереди.
Да что же это - голова кругом!
Впереди - пульканье.
Сзади - клыканье!
Впереди - дробь.
Сзади - раскат!
А где-то там, совсем-совсем впереди, - третий соловей,поёт,старается.
"Чулки! Чулки! - поёт он. - Где вы? Где вы?"
А черёмуха-то цветёт, рассылая кругом пьянящий аромат.
Недалеко от меня озеро,виднеется через заросли кустарника. И новый певец, приозёрный уже
пулькает-булькает,
клыкает-клокает,
пленькает-плинькает
да вдруг как рассыплет по поверхности озера сразу с полтысячи бус!
И снова разом по воде с полтысячи бус!
Ну и соловей!
Я зову его Хрустальный Горошек.