shark741

15.04.2020 09:01 •  Литература

дать ответы на во В чем идейно-тематическое сходство стихотворения М. Исаковского «Враги сожгли родную хату» и рассказа М. Шолохова «Судьба человека»?
2. Как вы понимаете смысл шолоховского сюжетного приема, связанного с образом ребенка в финале?

Тема: Осмысление Великой Победы в книгах писателей-фронтовиков. Проза военных лет

Материал из лекции:
Подлинными шедеврами прозы военных лет стали, безусловно, романы «Молодая гвардия» (1-я ред. 1945) А.А. Фадеева, «В окопах Сталинграда» (1946) В.П. Некрасова и незавершенный роман М. А. Шолохова «Они сражались за Родину» (начат в 1943). Из впечатлений военных лет вырос позднее и эпический рассказ М.А. Шолохова «Судьба человека» (1956). Бесспорное совершенство рассказа, его удача - в случайном или преднамеренном выборе автором сказовой формы, в трансформации его в подставного рассказчика солдата Андрея Соколова, в предельном упрощении сюжетных коллизий, в развертывании исключительно «биографии переживаний» героя. Уровень языковой речевой пластичности Андрея Соколова таков, что позволяет ввести в его речь и житейские афоризмы, и изречения, своего рода вехи вдоль сюжетной траектории судьбы.

По сути дела, в «Судьбе человека» создана была яркая «языковая личность» героя, лаборатория живого слова со своей устойчивой лексикой и подвижным потенциалом смысловых оттенков слова (семантикой). «Формировали нас под Белой Церковью, на Украине ... »; «Немец тогда (т.е. в мае 1942 года) здорово наступал, и оказалась одна наша ... батарея почти без снарядов»; « Куда меня только не гоняли за два года плена! .. Природа везде там, браток, разная, но стреляли и били нашего брата везде одинаково»; «Но он ( немецкий комендант) смотрит внимательно так и говорит: «Ты хоть закуси перед смертью». Я ему на это отвечаю: «Я после первого стакана не закусываю»; «А тут еще одна беда: почти каждую ночь своих покойников дорогих во сне вижу. И все больше так, что я - за колючей проволокой, а они на воле, по другую сторону». Эти обрывки единого монолога, речевой картины биографии героя, безусловно, далеко не полно, усеченно передают весь его жизненный путь. О многом Соколов говорит очень бегло. Иногда новеллистическое сжатие материала, биографии героя порождает обобщения такого плана: « Били нас за то, что ты - русский, за то, что на белый свет еще смотришь, за то, что на них, сволочей, работаешь ... Били за для того, чтобы когда-нибудь да убить до смерти» .

Тяжело говорить об этом, тошно жить среди таких воспоминаний!

Оценка пережитого вложена в интонацию, в своеобразное настроение героя, жаждущего не столько развернуть эпизоды плена, сколько отмахнуться от выкинуть все из памяти. Герой и хочет и не хочет рассказывать. Его переполняет жажда исповеди, но он не знает, «как сердцу высказать себя», боится и живописности рассказа, и невыразительности, бледности его. Читатель не сразу заметит что герой развертывает не историю событий (войны, плена, своего сиротства и встреч с Ванюшкой), а создает цельную летопись своих переживаний, самобытнейших душевных движений, глубоко концептуальную картину умирания и нового сотворения личности.

Чрезвычайно важна в рассказе неосознанная, не выговоренная ясно философия личного достоинства, гордости без самолюбия, надежды, что лежит в ткани отдельных сцен, диалогов и в известном смысле вне их, в некоем целом, на которое сам Соколов и не посягает. Все отдельные сценки, ситуации эту философию, теплоту патриотизма, чувство народа в Соколове непрерывно заостряют, даже внешне сокрушая, терзая его. Он постоянно выражает свое понимание частностей, как бы поясняющих это великое целое, то, чем владеет народ. Велел немец, пленивший Андрея Соколова, снять для него сапоги, но этот подарок не смирил его: «Раза три оглянулся на меня, глазами сверкает, как волчонок, злится, а чего? Будто я с него сапоги снял, а не он с меня». И наконец, кульминация - сцена противостояния Соколова мелочному глумлению разгулявшейся фашистской солдатни. Мелкие эти душонки, знающие о своей безнаказанности, о праве на любые глумления (и это понимает Соколов), изумлены тем, что ничтожная «лагерная пыль», завтрашняя горсть пепла вдруг отказывается закусить и после второго стакана шнапса: «Наливает мне комендант третий стакан, а у самого руки трясутся от смеха. Этот стакан я выпил врастяжку ... После этого комендант стал серьезный с виду, поправил у себя на груди два железных креста». Руки, трясущиеся не от страха, а от смеха, - это, конечно, одна из удачнейших деталей рассказа. Смех здесь, как и внезапное, воинственное выпячивание немцем своих наград, говорит все же о его страхе, об ожидании грядущего возмездия.

Общая идея рассказа лишь однажды, в финале, высказана прямо: «И хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути, если к этому позовет его Родина».