Кабанова. некуда нам торопиться-то, милая, мы и живем не спеша.
феклуша. нет, матушка, оттого у вас тишина в городе, что многие люди, вот хоть бы вас взять, добродетелями, как цветами, украшаются: оттого все и делается прохладно и благочинно. ведь эта беготня-то, матушка, что значит? ведь это суета! вот хоть бы в москве: бегает народ взад и вперед, неизвестно зачем. вот она суета-то и есть. суетный народ, матушка марфа игнатьевна, вот он и бегает. ему представляется-то, что он за делом бежит; торопится, бедный, людей не узнает; ему мерещится, что его манит некто, а придет на место-то, ан пусто, нет ничего, мечта одна. и пойдет в тоске. а другому мерещится, что будто он догоняет кого-то знакомого. со стороны-то свежий человек сейчас видит, что никого нет; а тому-то все кажется от суеты, что он догоняет. суета-то, ведь она вроде туману бывает. вот у вас в этакой прекрасный вечер редко кто и за ворота-то выйдет посидеть; а в москве-то теперь гульбища да игрища, а по улицам-то индо грохот идет, стон стоит. да чего, матушка марфа игнатьевна, огненного змия стали запрягать: все, видишь, для ради скорости.
кабанова. слышала я, милая.
феклуша. а я, матушка, так своими глазами видела; конечно, другие от суеты не видят ничего, так он им машиной показывается, они машиной и называют, а я видела, как он лапами-то вот так (растопыривает пальцы) делает. ну, и стон, которые люди хорошей жизни, так слышат.
кабанова. назвать-то всячески можно, , хоть машиной назови; народ-то глуп, будет всему верить. а меня хоть ты золотом осыпь, так я не поеду.
феклуша. что за крайности, матушка! сохрани господи от такой напасти! а вот еще, матушка марфа игнатьевна, было мне в москве видение некоторое. иду я рано поутру, еще чуть брезжится, и вижу, на высоком-превысоком доме, на крыше, стоит кто-то, лицом черен. уж сами понимаете кто. и делает он руками, как будто сыплет что, а ничего не сыпется. тут я догадалась, что это он плевелы сыплет, а народ днем в суете-то своей невидимо и подберет. оттого-то они так и бегают, оттого и женщины-то у них все такие худые, тела-то никак не нагуляют, да как будто они что потеряли либо чего ищут: в лице печаль, даже жалко.
кабанова. все может быть, моя милая! в наши времена чего дивиться!
феклуша. тяжелые времена, матушка марфа игнатьевна, тяжелые. уж и время-то стало в умаление приходить.
кабанова. как так, милая, в умаление?
феклуша. конечно, не мы, где нам заметить в суете-то! а вот умные люди замечают, что у нас и время-то короче становится. бывало, лето и зима-то тянутся-тянутся, не дождешься, когда кончатся; а нынче и не увидишь, как пролетят. дни-то и часы все те же как будто остались, а время-то, за наши грехи, все короче и короче делается. вот что умные-то люди говорят.
вопросы и
1. какое место в сюжете драмы занимает этот эпизод? что вам известно о представленных здесь персонажах – кабановой и феклуше?
2. как характеризует эта беседа, с одной стороны, феклушу и кабанову, с другой, город калинов в целом?
3. что означает слово «суета» в контексте рассуждений феклуши?
4. как противопоставлены в рассказе феклуши образ жизни калинова и москвы? с чем связан страх героини? в чём смысл её рассказа о «видении»? какую оценку (и почему) даёт рассказчица москвичам и калиновцам?
5. как относится к рассказу феклуши её собеседница? почему кабанова здесь немногословна?
6. что означает фраза «уж и время-то стало в умаление приходить»? с чем связано такое ощущение феклуши?
7. почему, по вашему мнению, писатель мельников-печерский считал феклушу ключевой героиней драмы «гроза»?
по традиции вершинным жанром называют роман (этот жанр в отечественной прозе утвердили м.ю. лермонтов, и.с. тургенев, л.н. толстой, ф.м. достоевский), поскольку он является универсальным, всеобъемлющим, дает осмысленную эпическую картину мира в целом. чехов же узаконил рассказ как один из самых влиятельных эпических жанров, художественный мир которого часто не уступает роману. но чеховский рассказ — это не просто «осколок романа», как было принято расценивать повесть (и рассказ) до чехова. дело в том, что у романа свои законы, свой ритм и темп повествования, свои масштабы, своя глубина проникновения в психологическую, нравственную суть человека и мира.
споры, размышления об особенностях жанра рассказов чехова длятся уже не одно десятилетие. различные точки зрения, появившиеся за прошедшие годы, открывают новые грани уникального жанра чеховского рассказа, лучше, объемнее его понять. точнее определить жанр всегда важно, потому что от этого зависит понимание любого произведения.
по традиции рассказы чехова называют новеллами. л.е. кройчик, например, предлагает называть ранние чеховские рассказы комическими новеллами, а поздние — сатирическими рассказами. и основания для этого, безусловно, есть: новелла динамична (ее классический западноевропейский вариант — новеллы в «декамероне» д. боккаччо и в ней важен сюжет, событие (не столько даже событие, сколько авторский взгляд на него), для этого жанра характерно внимание к поведению героев, репортажное время (настоящее время), новелла обязательно стремится к результату, она не может закончиться «ничем» (отсюда ее динамизм). все это мы находим в ранних рассказах чехова. поэтика поздних его рассказов иная, и она выражена в жанровом определении — «сатирический рассказ».
но, оказывается, «простые» чеховские рассказы на самом деле сложные, и продолжает оставаться ощущение недоговоренности, неисчерпанности тайны жанра. и это приводит к продолжению поисков. по утверждению другого , в. тюпы, жанровая специфика рассказа чехова порождена необычным союзом, сплавом анекдота и притчи: «новаторство гениального рассказчика состояло прежде всего во взаимопроникновении и взаимопреображении анекдотического и притчевого начал — двух, казалось бы, взаимоисключающих путей осмысления действительности». эти жанры, при всей своей противоположности, имеют и много общего: им свойственна краткость, точность, выразительность, неразработанность индивидуальной психологии персонажей, ситуативность и вместе с тем обобщенность сюжета, несложность композиции.
но и у анекдота, и у притчи есть неоспоримые достоинства, позволяющие им неизменно пользоваться успехом у читателей (и, что немаловажно, у слушателей). взаимодействие жанров оказалось чрезвычайно плодотворным для чеховской поэтики:
от анекдота — необычность, яркость сюжета, оригинальность, «сиюминутность» ситуаций, сценок и в то же время жизненная достоверность и убедительность, выразительность диалогов, рассказам чехова абсолютную подлинность в глазах читателя;
от притчи — мудрость, философичность, глубина, универсальность, всеобщность рассказываемой , поучительный смысл которой является долговечным. зная эту особенность поэтики чеховских рассказов, серьезный, подготовленный читатель увидит в них не только комические ситуации, не только возможность улыбнуться над человеческой глупостью, претензиями и так далее, но и повод задуматься о жизни своей и окружающих.
и конечно, уникальный эстетический эффект порождает не только взаимодействие анекдота и притчи, то, чем эти жанры «делятся» друг с другом, но и то, в чем они противостоят друг другу: «полярная противоположность речевого строя притчи и анекдота позволяет чехову извлекать из их соседства эффект конфликтной взаимодополняемости».