20.06.2012, 01:54Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим. Положение Чац¬ких на общественной лестнице разнообразно, но роль и участь все одна, от крупных государственных и политических личностей, управляющих судьбами масс, до скромной доли в тесном кругу. Всеми ими управляет одно: раздражение при различных мотивах. У кого, как у грибоедовского Чацкого, любовь, у других самолюбие или славолюбие — но всем им достается в удел свой «миньон терзаний», и никакая высота по¬ложения не от него. Очень немногим просветленным Чацким дается утешительное сознание, что они недаром бились — хотя и бескорыстно, не для себя и не за себя, а для будущего и за всех, и успели. Кроме крупных и видных личностей, при резких переходах из одного века в другой — Чацкие живут и не переводятся в обществе, повторяясь на каждом шагу, в каждом доме, где под одной кровлей уживается старое с молодым, где два века сходятся лицом к лицу в тесноте семейств, — все длится борьба све¬жего с отжившим, больного с здоровым, и все бьются в поединках... миниатюр¬ные Фамусовы и Чацкие. Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого — и кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела — будет ли то новая идея, шаг в науке, в политике, в войне — ни группировались люди — им никуда не уйти от двух главных мотивов борьбы: от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны, и от жажды стремиться от рутины к «свободной жизни» впе¬ред и вперед, — с другой. Вот отчего не состарился до сих пор и едва ли состареется когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия. И литература не выбьется из магического круга, начертанного Грибоедовым, как только художник коснет¬ся борьбы понятий, смены поколений. Он или даст тип крайних, несозревших передовых личностей, едва намекающих на будущее, и потому недолговечных, каких мы уже пережили немало в жизни и в искусстве, или создаст видоизме¬ненный образ Чацкого, как после сервантесовского Дон-Кихота и шекспиров¬ского Гамлета являлись и являются бесконечные их подобия. В честных, горячих речах этих позднейших Чацких будут вечно слышаться грибоедовские мотивы и слова, — и если не слова, то смысл и тон раздражи¬тельных монологов его Чацкого. От этой музыки здоровые герои в борьбе со старым не уйдут никогда. И в этом бессмертие стихов Грибоедова! Много можно бы привести Чац¬ких — являвшихся на очередной смене эпох и поколений — в борьбе за идею, за дело, за правду, за успех, за новый порядок, на всех ступенях, во всех слоях русской жизни и труда — громких великих дел и скромных кабинетных под¬вигов. О многих из них хранится свежее предание, других мы видели и знали, а иные еще продолжают борьбу. Обратимся к литературе. Вспомним не повесть, не комедию, не художественное явление, а возьмем одного из позднейших бой¬цов с старым веком, например, Белинского. Многие из нас знали его лично, а теперь знают его все. Прислушайтесь к его горячим импровизациям — и в них звучат те же мотивы и тот же тон, как у грибоедовского Чацкого. И так же он умер, уничтоженный «мильоном терзаний», убитый лихорадкой ожидания и не дождавшийся исполнения своих грез, которые теперь — уже не грезы больше.
Песнь о Емельяне Пугачеве передаёт уважительное отношение народа к своему герою так как сожалеет о его судьбе,
народ сочувствует Пугачеву.
В песне «Пугачев в темнице» использован прием параллелизма: —высоко восходит звездочка — в темнице (низко)
сидит Емельян Пугачев. Но можно и по другому интерпретировать слова "Высоко, звезда, да ты восходила, —
Выше леса, выше тёмного, Выше садика зелёного" здесь как бы говорится о "высоком взлёте" Пугачёва и последующем
"падении" на дно темницы.
Эпитет «добрый молодец» подчёркивает отношение к герою.
Строки: „Кандалы, мои кандалики,
Кандалы мои тяжёлые"- усиливают описание тягот, пережитых Пугачевым в темнице.
Ну и конечно, вывод кроется в последних строках: "Доставались мне кандалики,... За походы удалые, за житьё свободное! "
Причём, ключевыми являются слова "житьё свободное". Именно за надежду освобождения от крепостного труда, за надежду
обретения свободы и возлюбили в народе Емельяна Пугачева.
Трагизм самой песни как раз и обусловлен поимкой и заключением в темницу народного любимца, с личностью которого
были связаны надежды крестьянства и "работного люда" на освобождение от рабского труда.
Всеми ими управляет одно: раздражение при различных мотивах. У кого, как у грибоедовского Чацкого, любовь, у других самолюбие или славолюбие — но всем им достается в удел свой «миньон терзаний», и никакая высота по¬ложения не от него. Очень немногим просветленным Чацким дается утешительное сознание, что они недаром бились — хотя и бескорыстно, не для себя и не за себя, а для будущего и за всех, и успели.
Кроме крупных и видных личностей, при резких переходах из одного века в другой — Чацкие живут и не переводятся в обществе, повторяясь на каждом шагу, в каждом доме, где под одной кровлей уживается старое с молодым, где два века сходятся лицом к лицу в тесноте семейств, — все длится борьба све¬жего с отжившим, больного с здоровым, и все бьются в поединках... миниатюр¬ные Фамусовы и Чацкие.
Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого — и кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела — будет ли то новая идея, шаг в науке, в политике, в войне — ни группировались люди — им никуда не уйти от двух главных мотивов борьбы: от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны, и от жажды стремиться от рутины к «свободной жизни» впе¬ред и вперед, — с другой.
Вот отчего не состарился до сих пор и едва ли состареется когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия. И литература не выбьется из магического круга, начертанного Грибоедовым, как только художник коснет¬ся борьбы понятий, смены поколений. Он или даст тип крайних, несозревших передовых личностей, едва намекающих на будущее, и потому недолговечных, каких мы уже пережили немало в жизни и в искусстве, или создаст видоизме¬ненный образ Чацкого, как после сервантесовского Дон-Кихота и шекспиров¬ского Гамлета являлись и являются бесконечные их подобия.
В честных, горячих речах этих позднейших Чацких будут вечно слышаться грибоедовские мотивы и слова, — и если не слова, то смысл и тон раздражи¬тельных монологов его Чацкого. От этой музыки здоровые герои в борьбе со старым не уйдут никогда.
И в этом бессмертие стихов Грибоедова! Много можно бы привести Чац¬ких — являвшихся на очередной смене эпох и поколений — в борьбе за идею, за дело, за правду, за успех, за новый порядок, на всех ступенях, во всех слоях русской жизни и труда — громких великих дел и скромных кабинетных под¬вигов. О многих из них хранится свежее предание, других мы видели и знали, а иные еще продолжают борьбу. Обратимся к литературе. Вспомним не повесть, не комедию, не художественное явление, а возьмем одного из позднейших бой¬цов с старым веком, например, Белинского. Многие из нас знали его лично, а теперь знают его все. Прислушайтесь к его горячим импровизациям — и в них звучат те же мотивы и тот же тон, как у грибоедовского Чацкого. И так же он умер, уничтоженный «мильоном терзаний», убитый лихорадкой ожидания и не дождавшийся исполнения своих грез, которые теперь — уже не грезы больше.