Сашка Зине жизнь, когда прикрыл её своим телом во время бомбёжки. Это его первая любовь. Он так ждёт встречи! Но на передовой он не разрешает себе думать о ней, потому что война, и всякое может случиться, потому что «привыкли на фронте жить часом, а то и минутой».
По дороге в госпиталь, когда страшное напряжение передовой постепенно отпускает, когда радость нахлынула в душу, что он живой, Сашка разрешает себе подумать о Зине, сестрёнке из санроты. Его беспокоило, как они встретятся, ведь всё-таки 2 месяца И ничего у них не было, только поцеловались несколько раз. Но при прощании он понял, что роднее и ближе у него никого нет, что готов для этой девчушки в шинели сделать всё, лишь бы было ей хорошо и спокойно.
И потом в наступлении представлял он, что идёт он защищать её, Зину, которая обещала его ждать, и ему становилось легче.
Но, ожидая Зину, он всё время думает о своей роте: ей опять дрожать в шалашиках, а «кого-то беспременно сегодня шлёпнет», «и смутно ему и вроде стыдно, что он – здесь, а они – там».
Когда он узнаёт о вечеринке, то это вызывает у него гнев: «Какие танцы! Врёшь, Зина! Быть этого не может!», и «шатнуло его даже». Он говорит строго: «Понимаешь, нельзя это…Веселиться нельзя, когда все поля в наших!» Даже в тылу он не может жить по иным законам, кроме законов передовой.
При встрече с Зиной вечером Сашка уловил, что «в ласках Зининых больше жалости, …и слова-то она говорила всё жалкие: родненький, глупенький, бедненький…Может, из жалости и решилась на всё да ещё потому, что считает себя жизнью ему обязанной».
Думается ему, что их любовь с Зиной будет такой же короткой, как вспышка ракеты: «Погорит недолго, согреть как следует не успеет и…погаснет – разведёт их война в разные стороны»
Сашка Зине жизнь, когда прикрыл её своим телом во время бомбёжки. Это его первая любовь. Он так ждёт встречи! Но на передовой он не разрешает себе думать о ней, потому что война, и всякое может случиться, потому что «привыкли на фронте жить часом, а то и минутой».
По дороге в госпиталь, когда страшное напряжение передовой постепенно отпускает, когда радость нахлынула в душу, что он живой, Сашка разрешает себе подумать о Зине, сестрёнке из санроты. Его беспокоило, как они встретятся, ведь всё-таки 2 месяца И ничего у них не было, только поцеловались несколько раз. Но при прощании он понял, что роднее и ближе у него никого нет, что готов для этой девчушки в шинели сделать всё, лишь бы было ей хорошо и спокойно.
И потом в наступлении представлял он, что идёт он защищать её, Зину, которая обещала его ждать, и ему становилось легче.
Но, ожидая Зину, он всё время думает о своей роте: ей опять дрожать в шалашиках, а «кого-то беспременно сегодня шлёпнет», «и смутно ему и вроде стыдно, что он – здесь, а они – там».
Когда он узнаёт о вечеринке, то это вызывает у него гнев: «Какие танцы! Врёшь, Зина! Быть этого не может!», и «шатнуло его даже». Он говорит строго: «Понимаешь, нельзя это…Веселиться нельзя, когда все поля в наших!» Даже в тылу он не может жить по иным законам, кроме законов передовой.
При встрече с Зиной вечером Сашка уловил, что «в ласках Зининых больше жалости, …и слова-то она говорила всё жалкие: родненький, глупенький, бедненький…Может, из жалости и решилась на всё да ещё потому, что считает себя жизнью ему обязанной».
Думается ему, что их любовь с Зиной будет такой же короткой, как вспышка ракеты: «Погорит недолго, согреть как следует не успеет и…погаснет – разведёт их война в разные стороны»
Объяснение: