атрена Васильевна Григорьева - крестьянка в деревне Тальново, одинокая женщина лет 60-ти, по болезни освобожденная от работы в колхозе. М чужим людям бесплатно», а сама «за обзаводом не гналась»: не заводила «добра», не старалась заполучить квартиранта. Главным богатством М. были кадки и горшки с любимыми фикусами, а также старая колченогая кошка, подобранная на улице, грязно-белая коза с кривыми рогами, мыши да тараканы. Еще до революции М. вышла замуж потому, что «мать у них умерла…рук у них не хватало». Мужем М. был младший брат Ефим, хотя любила она старшего – Фаддея. Но тот ушел на войну и пропал. Три года М. ждала Фаддея, но немного не дождалась - он вернулся к уже замужней М. У героини было 6 детей, но все они умерли маленькими. Во время Великой Отечественной войны пропал муж М., и она осталась одна. Поэтому взяла на воспитание младшую дочь Фаддея – Киру. Вставала М в 4-5 часов утра, работала до позднего вечера, но как бы ни уставала, всегда была доброжелательна и приветлива. Всегда М. боялась обременить собой. Когда героиня болела (а это случалось регулярно, 2 раза в месяц), она не жаловалась, лишний раз боялась вызвать врача. Героиня верила в Бога, каждое дело начинала с маленькой молитвы – «С Богом!» Когда выросла воспитанница Кира, М. решила отдать ей свою горницу. Для этого пришлось разделить дом. М. бросилась перевозить имущество вещи Фаддея, застрявшие на санях на железнодорожном переезде, М. попала под поезд. Ее отсутствие в этом мире тут же стало заметно: к кому теперь обращаться за На фоне смерти М. проявляются алчные характеры ее сестер, Фаддея, подруги Маши, которые на похоронах начинают делить нищий скарб героини. Видя все это, рассказчик понимает, что «не стоит село без праведника», т.е. без М.
Онегин был по мненью многих (Судей решительных и строгих) Ученый малый, но педант: Имел он счастливый талант Без принужденья в разговоре Коснуться до всего слегка, С ученым видом знатока Хранить молчанье в важном споре И возбуждать улыбку дам Огнем нежданных эпиграмм.
Латынь из моды вышла ныне: Так, если правду вам сказать, Он знал довольно по-латыне, Чтоб эпиграфы разбирать, Потолковать об Ювенале, В конце письма поставить vale, Да помнил, хоть не без греха, Из Энеиды два стиха. Вот мой Онегин на свободе; Острижен по последней моде, Как dandy 2 лондонский одет — И наконец увидел свет. Он по-французски совершенно Мог изъясняться и писал; Легко мазурку танцевал И кланялся непринужденно; 3. Высокой страсти не имея Для звуков жизни не щадить, Не мог он ямба от хорея, Как мы ни бились, отличить. Бранил Гомера, Феокрита; Зато читал Адама Смита И был глубокой эконом, То есть умел судить о том, Как государство богатеет, И чем живет, и почему Не нужно золота ему,
4. Как рано мог он лицемерить, Таить надежду, ревновать, Разуверять, заставить верить, Казаться мрачным, изнывать, Являться гордым и послушным, Внимательным иль равнодушным! Как томно был он молчалив, Как пламенно красноречив, В сердечных письмах как небрежен!
5. Как он умел казаться новым, Шутя невинность изумлять, Пугать отчаяньем готовым, Приятной лестью забавлять, Ловить минуту умиленья, Невинных лет предубежденья Умом и страстью побеждать, Невольной ласки ожидать, Молить и требовать признанья, Подслушать сердца первый звук, Преследовать любовь, и вдруг Добиться тайного свиданья.. .
6. Как рано мог уж он тревожить Сердца кокеток записных! Когда ж хотелось уничтожить Ему соперников своих, Как он язвительно злословил! Какие сети им готовил!
7. Онегин входит, Идет меж кресел по ногам, Двойной лорнет скосясь наводит На ложи незнакомых дам; Все ярусы окинул взором, Всё видел: лицами, убором Ужасно недоволен он; С мужчинами со всех сторон Раскланялся, потом на сцену В большом рассеянье взглянул, Отворотился — и зевнул,
8. Второй Чадаев, мой Евгений, Боясь ревнивых осуждений, В своей одежде был педант И то, что мы назвали франт. Он три часа по крайней мере Пред зеркалами проводил И из уборной выходил Подобный ветреной Венере, Когда, надев мужской наряд, Богиня едет в маскарад.
9. Нет: рано чувства в нем остыли; Ему наскучил света шум; Красавицы не долго были Предмет его привычных дум; Измены утомить успели; Друзья и дружба надоели, Затем, что не всегда же мог Beef-steaks и страсбургский пирог Шампанской обливать бутылкой И сыпать острые слова, Когда болела голова; И хоть он был повеса пылкой, Но разлюбил он наконец И брань, и саблю, и свинец.
10. Два дня ему казались новы Уединенные поля, Прохлада сумрачной дубровы, Журчанье тихого ручья; На третий роща, холм и поле Его не занимали боле; Потом уж наводили сон; Потом увидел ясно он, Что и в деревне скука та же, Хоть нет ни улиц, ни дворцов, Ни карт, ни балов, ни стихов. Хандра ждала его на страже,
атрена Васильевна Григорьева - крестьянка в деревне Тальново, одинокая женщина лет 60-ти, по болезни освобожденная от работы в колхозе. М чужим людям бесплатно», а сама «за обзаводом не гналась»: не заводила «добра», не старалась заполучить квартиранта. Главным богатством М. были кадки и горшки с любимыми фикусами, а также старая колченогая кошка, подобранная на улице, грязно-белая коза с кривыми рогами, мыши да тараканы. Еще до революции М. вышла замуж потому, что «мать у них умерла…рук у них не хватало». Мужем М. был младший брат Ефим, хотя любила она старшего – Фаддея. Но тот ушел на войну и пропал. Три года М. ждала Фаддея, но немного не дождалась - он вернулся к уже замужней М. У героини было 6 детей, но все они умерли маленькими. Во время Великой Отечественной войны пропал муж М., и она осталась одна. Поэтому взяла на воспитание младшую дочь Фаддея – Киру. Вставала М в 4-5 часов утра, работала до позднего вечера, но как бы ни уставала, всегда была доброжелательна и приветлива. Всегда М. боялась обременить собой. Когда героиня болела (а это случалось регулярно, 2 раза в месяц), она не жаловалась, лишний раз боялась вызвать врача. Героиня верила в Бога, каждое дело начинала с маленькой молитвы – «С Богом!» Когда выросла воспитанница Кира, М. решила отдать ей свою горницу. Для этого пришлось разделить дом. М. бросилась перевозить имущество вещи Фаддея, застрявшие на санях на железнодорожном переезде, М. попала под поезд. Ее отсутствие в этом мире тут же стало заметно: к кому теперь обращаться за На фоне смерти М. проявляются алчные характеры ее сестер, Фаддея, подруги Маши, которые на похоронах начинают делить нищий скарб героини. Видя все это, рассказчик понимает, что «не стоит село без праведника», т.е. без М.
(Судей решительных и строгих)
Ученый малый, но педант:
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.
Латынь из моды вышла ныне:
Так, если правду вам сказать,
Он знал довольно по-латыне,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале,
В конце письма поставить vale,
Да помнил, хоть не без греха,
Из Энеиды два стиха. Вот мой Онегин на свободе;
Острижен по последней моде,
Как dandy 2 лондонский одет —
И наконец увидел свет.
Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно;
3. Высокой страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И был глубокой эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
4. Как рано мог он лицемерить,
Таить надежду, ревновать,
Разуверять, заставить верить,
Казаться мрачным, изнывать,
Являться гордым и послушным,
Внимательным иль равнодушным!
Как томно был он молчалив,
Как пламенно красноречив,
В сердечных письмах как небрежен!
5. Как он умел казаться новым,
Шутя невинность изумлять,
Пугать отчаяньем готовым,
Приятной лестью забавлять,
Ловить минуту умиленья,
Невинных лет предубежденья
Умом и страстью побеждать,
Невольной ласки ожидать,
Молить и требовать признанья,
Подслушать сердца первый звук,
Преследовать любовь, и вдруг
Добиться тайного свиданья.. .
6. Как рано мог уж он тревожить
Сердца кокеток записных!
Когда ж хотелось уничтожить
Ему соперников своих,
Как он язвительно злословил!
Какие сети им готовил!
7. Онегин входит,
Идет меж кресел по ногам,
Двойной лорнет скосясь наводит
На ложи незнакомых дам;
Все ярусы окинул взором,
Всё видел: лицами, убором
Ужасно недоволен он;
С мужчинами со всех сторон
Раскланялся, потом на сцену
В большом рассеянье взглянул,
Отворотился — и зевнул,
8. Второй Чадаев, мой Евгений,
Боясь ревнивых осуждений,
В своей одежде был педант
И то, что мы назвали франт.
Он три часа по крайней мере
Пред зеркалами проводил
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере,
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскарад.
9. Нет: рано чувства в нем остыли;
Ему наскучил света шум;
Красавицы не долго были
Предмет его привычных дум;
Измены утомить успели;
Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Beef-steaks и страсбургский пирог
Шампанской обливать бутылкой
И сыпать острые слова,
Когда болела голова;
И хоть он был повеса пылкой,
Но разлюбил он наконец
И брань, и саблю, и свинец.
10. Два дня ему казались новы
Уединенные поля,
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье тихого ручья;
На третий роща, холм и поле
Его не занимали боле;
Потом уж наводили сон;
Потом увидел ясно он,
Что и в деревне скука та же,
Хоть нет ни улиц, ни дворцов,
Ни карт, ни балов, ни стихов.
Хандра ждала его на страже,