Первое упоминание о Раменской земле в исторических документах под названием Раменье относится к 1331 году. Князь Иван Калита перед походом в Орду составил духовную грамоту, в которой завещал несколько своих владений, в том числе и Раменье, своей жене – княгине Ульяне.На протяжении XIV-XVI веков земли переходили по наследству от поколения к поколению, пока царь Иван Грозный не отобрал у своего двоюродного брата Владимира Старицкого «Замосковную волость Рамейнеце».Борисоглебское озеро как исторический объект обозначено в документах 1570 года. В XVI веке был построен монастырь Иоанна Предтече, и все земли (Рамейнеце в том числе) принадлежали монастырю. Однако в последствии монастырь был разорен.В 1710 году Раменская волость вместе с селом Новорождественно (в настоящее время — село Новое) была Петром I графу Мусину-Пушкину, сын которого в 1725 году на берегу Борисоглебского озера вместо старой деревянной церкви возводит новую во имя Святой Троицы. В XVIII веке происходили значительные перемены по благоустройству села. Князь Волконский, которому досталось имение по наследству, разбивает на берегу озера парк. Выросшее село в то время именуется как Новотроицкое-Раменское, а позднее — просто Раменское.Начало промышленного развития села Раменское Бронницкого уезда Московской области относится к 1831 году, когда здесь была основана частная хлопчатобумажная фабрика. В 1843 году фабрика перешла в аренду, а затем в собственность к купцам Малютиным.Близость Москвы, проведение Московско-Казанской железной дороги и постоянное расширение фабрики сказалось на развитии села Раменское.Значительными событиями в истории села был отмечен 1924 год. В связи с тем, что население его почти в 4 раза превышало количество жителей в Бронницах и село было связано с Московской железной дорогой, было принято решение перенести центр уезда в Раменское, где и разместились все органы правления.Постановлением Президиума ВЦИК 17 августа 1925 года село Раменское преобразовано в рабочий поселок, а 15 марта 1926 года по Решению Московского Губернского Совета поселок приобретает статус города. В 1927 году город Раменское, как административно-хозяйственный центр переходит на самостоятельный баланс.В то время в Раменском проживало около 14 тысяч человек. В городе функционировали текстильная фабрика, небольшой кожевенный завод, хлебопекарня, 2 школы и больница.В 1929 году в стране произошла реорганизация губерний и уездов. При проведении районирования из Бронницкого уезда выделяется самостоятельный Раменский район Московской области, в котором насчитывалось 100 населенных пунктов с районным центром в городе Раменское. К этому времени относится организация на выборных началах Горсовета депутатов трудящихся города Раменское.В состав Раменского района Московского округа Московской области при его образовании вошли Быковская, Гжельская, Мячковская, Раменская, Чулковская, части Велино-Вохринской, Загорновской, Рождественской и Софьинской волостей Бронницкого уезда, часть Карповской волости Богородского уезда и часть Домодевской волости Подольского уезда Московской губернии.Из Быковской волости в Раменский район вошли 9 сельских советов: Быковский, Верейский, Власовский, Вялковский, Жилинский, Колонецкий, Михневский, Строкинский и Хрипаньковский; из Гжельской – Володинский, Гжельский, Григоровский, Жировский, Комеровский, Мининский, Ново-Харитоновский, Речицкий, Трошковский, Турыгинский и Фенинский сельсоветы.К 1934 году в городе проживало около 18 тысяч человек. Остро стоял жилищный вопрос, в связи с чем Горсовет принял решение выстроить на территории поселка Красный октябрь около 30 тысяч квадратных метров жилой площади и провести крупные работы по благоустройству.
Троекуров Кирила Петрович — родовитый дворянин, богатый владелец с. Покровского, генерал-аншеф в отставке, самодур, гроза всех окрестных помещиков; отец Маши, возлюбленной Дубровского. Ссора Т. с его бывшим другом, отцом главного героя, приведшая к разорению Дубровских, помешательству, а затем и смерти старого помещика, служит завязкой трагического сюжета о дворянине, который вынужден стать разбойником и при этом без памяти влюблен в дочь своего главного обидчика. В отличие от образа Дубровского (и отчасти Маши) , образ Т. не мог быть скомпонован из готовых литературных «блоков» , хотя история с судебной тяжбой повторяет сюжетные положения «Ламмермурской невесты» (роман В. Скотта) . Самый тип русского барина-самодура, причем современного, а не взятого напрокат у допетровской истории, не был детально разработан отечественной словесностью. Исключения вроде князя в романе В. Hapeжного «Российский Жилблаз» не в счет; богатый опыт русской комедиографии конца XVIII в. по сценическому изображению типа невежественного помещика прямому переносу на литературную почву не подлежал. Новизна героя предполагала большую подробность и колоритность изображения; социальный портрет барина Т. отчасти затмил собою образ «благородного разбойника» Дубровского. Т. именно самодур; то есть человек избалованный и распущенный до безобразия, опьяненный сознанием своей силы. Богатство, род, связи — вот формула его жизнеощущения. Обжорство, пьянство, сластолюбие (по двору бегает множество крестьянских ребятишек, как две капли воды похожих на Т. ; во флигеле, как в гареме, заперты шестнадцать горничных — трагическая проекция замка «двенадцати дев» из поэмы «Руслан и Людмила» ) — вот его времяпрепровождение. Унижение слабых, «благородные увеселения русского барина» вроде травли зазевавшегося гостя медведем - вот его удовольствие. «Совершенная повариха» — вот единственное его чтение. При этом Т. — не прирожденный злодей; уважает чужую решительность — именно поэтому он до поры до времени искренне дружил с бедным соседом, владельцем 70 душ Андреем Гавриловичем Дубровским. А если в конце концов, после ссоры на псарне, решил «наказать» старика Дубровского и с взяток отсудить у него единственное имение Кистеневку; если довел прежнего товарища сначала до умопомешательства, а затем и до смерти, — то не из корыстолюбия, а единственно по самодурству, из желания удовлетворить прихоть мести. Недаром после «победного» приговора суда совесть в Т. ропщет; он гневно насвистывает гимн «Гром победы раздавайся» (что делает всегда в дурном расположении духа) ; и в конце концов едет мириться. Другое дело, что поздно — поздно и физически (старик уже при смерти) , и метафизически. (Дела переходят в руки Дубровского-младшего, который через слугу передает Т. унизительный приказ убираться восвояси. ) Точно так же, когда Владимир, ставший «благородным разбойником» , под видом француза-учителя Дефоржа поселяется в доме Т. — и хладнокровно убивает «увеселительного медведя» , Т. не только не жалеет о смерти любимого Миши, но и восхищается «Дефоржем» , как некогда восхищался стариком Дубровским. Беда не в Т. лично, а в социальном устройстве российской жизни; оно развивает в необразованном, непросвещенном — хотя и родовитом — дворянине худшие наклонности; слабого делает слабее, а в сильном порождает веру в безграничие его власти: «В том-то и сила, чтобы безо всякого права отнять имение» . Даже самое живое и естественное из всех человеческих чувств — любовь к детям — искажается до предела; Т. души не чает в своей Маше, но устраивает судьбу дочери не только вопреки ее воле, но и вопреки ее счастью, исходя из соображений выгод и невыгод родства, приобретаемого через брак. Это тем более страшно, что помещик как бы отражается в подвластных ему крестьянах; «троекуровские» столь же спесивы, сколь он сам. Недаром сквозь весь текст романа проходит метафора своры, псарни: именно троекуровский псарь дерзит Дубровскому-старшему — и как бы сталкивает помещиков лбами. нажми
Ссора Т. с его бывшим другом, отцом главного героя, приведшая к разорению Дубровских, помешательству, а затем и смерти старого помещика, служит завязкой трагического сюжета о дворянине, который вынужден стать разбойником и при этом без памяти влюблен в дочь своего главного обидчика.
В отличие от образа Дубровского (и отчасти Маши) , образ Т. не мог быть скомпонован из готовых литературных «блоков» , хотя история с судебной тяжбой повторяет сюжетные положения «Ламмермурской невесты» (роман В. Скотта) . Самый тип русского барина-самодура, причем современного, а не взятого напрокат у допетровской истории, не был детально разработан отечественной словесностью. Исключения вроде князя в романе В. Hapeжного «Российский Жилблаз» не в счет; богатый опыт русской комедиографии конца XVIII в. по сценическому изображению типа невежественного помещика прямому переносу на литературную почву не подлежал. Новизна героя предполагала большую подробность и колоритность изображения; социальный портрет барина Т. отчасти затмил собою образ «благородного разбойника» Дубровского.
Т. именно самодур; то есть человек избалованный и распущенный до безобразия, опьяненный сознанием своей силы. Богатство, род, связи — вот формула его жизнеощущения. Обжорство, пьянство, сластолюбие (по двору бегает множество крестьянских ребятишек, как две капли воды похожих на Т. ; во флигеле, как в гареме, заперты шестнадцать горничных — трагическая проекция замка «двенадцати дев» из поэмы «Руслан и Людмила» ) — вот его времяпрепровождение. Унижение слабых, «благородные увеселения русского барина» вроде травли зазевавшегося гостя медведем - вот его удовольствие. «Совершенная повариха» — вот единственное его чтение.
При этом Т. — не прирожденный злодей; уважает чужую решительность — именно поэтому он до поры до времени искренне дружил с бедным соседом, владельцем 70 душ Андреем Гавриловичем Дубровским. А если в конце концов, после ссоры на псарне, решил «наказать» старика Дубровского и с взяток отсудить у него единственное имение Кистеневку; если довел прежнего товарища сначала до умопомешательства, а затем и до смерти, — то не из корыстолюбия, а единственно по самодурству, из желания удовлетворить прихоть мести. Недаром после «победного» приговора суда совесть в Т. ропщет; он гневно насвистывает гимн «Гром победы раздавайся» (что делает всегда в дурном расположении духа) ; и в конце концов едет мириться. Другое дело, что поздно — поздно и физически (старик уже при смерти) , и метафизически. (Дела переходят в руки Дубровского-младшего, который через слугу передает Т. унизительный приказ убираться восвояси. )
Точно так же, когда Владимир, ставший «благородным разбойником» , под видом француза-учителя Дефоржа поселяется в доме Т. — и хладнокровно убивает «увеселительного медведя» , Т. не только не жалеет о смерти любимого Миши, но и восхищается «Дефоржем» , как некогда восхищался стариком Дубровским. Беда не в Т. лично, а в социальном устройстве российской жизни; оно развивает в необразованном, непросвещенном — хотя и родовитом — дворянине худшие наклонности; слабого делает слабее, а в сильном порождает веру в безграничие его власти: «В том-то и сила, чтобы безо всякого права отнять имение» . Даже самое живое и естественное из всех человеческих чувств — любовь к детям — искажается до предела; Т. души не чает в своей Маше, но устраивает судьбу дочери не только вопреки ее воле, но и вопреки ее счастью, исходя из соображений выгод и невыгод родства, приобретаемого через брак.
Это тем более страшно, что помещик как бы отражается в подвластных ему крестьянах; «троекуровские» столь же спесивы, сколь он сам. Недаром сквозь весь текст романа проходит метафора своры, псарни: именно троекуровский псарь дерзит Дубровскому-старшему — и как бы сталкивает помещиков лбами.
нажми