Сколько тайн хранит лес! Вот идёшь ты по тропинке, видишь дупло, а там грибы висят, ну чем не тайна? Кто повесил, неизвестно! Может белка, а может и другое животное, но вторгаться в эти тайны нельзя! Идёшь дальше, видишь заяц бежит. Следуешь за ним, а он раз и в нору. А что там в норе, кто там живёт кроме зайца, есть ли у него семья, не узнаешь! А сколько тайн заложено в деревьях. Смотришь, вроде бы ни чем не примечательно оно, но кто знает, что пережило это дерево? Тайны есть тайнами, но любопытство никогда не скроешь. А если увидишь ты тёмный угол леса, где солнце не опрокидывает свой свет, не видно ничего, интересно бывает, что скрывается там. Но есть тайны, которые лучше не знать и не вмешиваться в них, вот почему их называют тайнами...
Xii еще в первое время по возвращении из москвы, когда левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая все погибшим, когда получил единицу за и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. и что ж? теперь, когда года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. то же будет и с этим горем. пройдет время, и я буду к этому равнодушен». но три месяца, и он не стал к этому равнодушен, и ему так же, как и в первые дни, было больно вспоминать об этом. он не мог успокоиться, потому что он, так долго мечтавший о семейной жизни, так чувствовавший себя созревшим для нее, все-таки не был женат и был дальше, чем когда-нибудь, от женитьбы. он болезненно чувствовал сам, как чувствовали все его окружающие, что нехорошо в его года человеку единому быти. он помнил, как он пред отъездом в москву сказал раз своему скотнику николаю, наивному мужику, с которым он любил поговорить: «что, николай! хочу жениться», — и как николай поспешно отвечал, как о деле, в котором не может быть никакого сомнения: «и давно пора, константин дмитрич». но женитьба теперь стала от него дальше, чем когда-либо место было занято, и, когда он теперь в воображении ставил на это место кого-нибудь из своих знакомых девушек, он чувствовал, что это было совершенно невозможно. кроме того, воспоминание об отказе и о роли, которую он играл при этом, мучало его стыдом. сколько он ни говорил себе, что он тут ни в чем не виноват, воспоминание это, наравне с другими такого же рода стыдными воспоминаниями, заставляло его вздрагивать и краснеть. были в его как у всякого человека, сознанные им дурные поступки, за которые совесть должна была бы мучать его; но воспоминание о дурных поступках далеко не так мучало его, как эти ничтожные, но стыдные воспоминания. эти раны никогда не затягивались. и наравне с этими воспоминаниями стояли теперь отказ и то жалкое положение, в котором он должен был представляться другим в этот вечер. но время и работа делали свое. тяжелые воспоминания более и более застилались для него невидными, но значительными событиями деревенской жизни. с каждою неделей он все реже вспоминал о кити. он ждал с нетерпением известия, что она уже вышла или выходит на днях замуж, надеясь, что такое известие, как выдергиванье зуба, совсем вылечит его.
Объяснение:
Xii еще в первое время по возвращении из москвы, когда левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая все погибшим, когда получил единицу за и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. и что ж? теперь, когда года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. то же будет и с этим горем. пройдет время, и я буду к этому равнодушен». но три месяца, и он не стал к этому равнодушен, и ему так же, как и в первые дни, было больно вспоминать об этом. он не мог успокоиться, потому что он, так долго мечтавший о семейной жизни, так чувствовавший себя созревшим для нее, все-таки не был женат и был дальше, чем когда-нибудь, от женитьбы. он болезненно чувствовал сам, как чувствовали все его окружающие, что нехорошо в его года человеку единому быти. он помнил, как он пред отъездом в москву сказал раз своему скотнику николаю, наивному мужику, с которым он любил поговорить: «что, николай! хочу жениться», — и как николай поспешно отвечал, как о деле, в котором не может быть никакого сомнения: «и давно пора, константин дмитрич». но женитьба теперь стала от него дальше, чем когда-либо место было занято, и, когда он теперь в воображении ставил на это место кого-нибудь из своих знакомых девушек, он чувствовал, что это было совершенно невозможно. кроме того, воспоминание об отказе и о роли, которую он играл при этом, мучало его стыдом. сколько он ни говорил себе, что он тут ни в чем не виноват, воспоминание это, наравне с другими такого же рода стыдными воспоминаниями, заставляло его вздрагивать и краснеть. были в его как у всякого человека, сознанные им дурные поступки, за которые совесть должна была бы мучать его; но воспоминание о дурных поступках далеко не так мучало его, как эти ничтожные, но стыдные воспоминания. эти раны никогда не затягивались. и наравне с этими воспоминаниями стояли теперь отказ и то жалкое положение, в котором он должен был представляться другим в этот вечер. но время и работа делали свое. тяжелые воспоминания более и более застилались для него невидными, но значительными событиями деревенской жизни. с каждою неделей он все реже вспоминал о кити. он ждал с нетерпением известия, что она уже вышла или выходит на днях замуж, надеясь, что такое известие, как выдергиванье зуба, совсем вылечит его.