Семён КирсановДолгВойна не вмещается в оду, и многое в ней не для книг. Я верю, что нужен народу души откровенный дневник.
Но это дается не сразу,— душа ли еще не строга? — и часто в газетную фразу уходит живая строка.
Куда ты уходишь? Куда ты? Тебя я с дороги верну. Строка отвечает: — В солдаты.— Душа говорит: — На войну.
И эти ответы простые меня отрезвляют вполне. Сейчас не нужны холостые патроны бойцу на войне.
Писать — или с полною дрожью, какую ты вытерпел сам, когда ковылял бездорожьем по белорусским лесам!
Писать о потерянном? Или — писать, чтоб, как огненный штык, бойцы твою строчку всадили в бою под фашистский кадык.
В дыму обожженного мира я честно смотрю в облака. Со мной и походная лира, и твердая рифма штыка.
Пускай эту личную лируя сам оброню на пути.Я буду к далекому мирус солдатской винтовкой ползти.
Семён Кирсанов
Долг
Война не вмещается в оду,
и многое в ней не для книг.
Я верю, что нужен народу
души откровенный дневник.
Но это дается не сразу,—
душа ли еще не строга? —
и часто в газетную фразу
уходит живая строка.
Куда ты уходишь? Куда ты?
Тебя я с дороги верну.
Строка отвечает: — В солдаты.—
Душа говорит: — На войну.
И эти ответы простые
меня отрезвляют вполне.
Сейчас не нужны холостые
патроны бойцу на войне.
Писать — или с полною дрожью,
какую ты вытерпел сам,
когда ковылял бездорожьем
по белорусским лесам!
Писать о потерянном? Или —
писать, чтоб, как огненный штык,
бойцы твою строчку всадили
в бою под фашистский кадык.
В дыму обожженного мира
я честно смотрю в облака.
Со мной и походная лира,
и твердая рифма штыка.
Пускай эту личную лиру
я сам оброню на пути.
Я буду к далекому миру
с солдатской винтовкой ползти.