Антон Антонович Сквозник-Дмухановский - городничий, постаревший на службе и очень не глупый по своему человек. Взяточник, ведет себя солидно;довольно серьезен, несколько резонер, черты лица грубы и жестки, грубо развитые склоности души, одет по обыкновению в мундире.Анна Андреевна - его жена, провинциальная кокетка,не пожилая, воспитанна вполоину на романах и альбомах, вполовину на хлопотах в своей кладовой и девичьей. Любопытна, иногда над мужем берет власть.Иван Александрович Хлестаков - молодой человек лет 23, тоненький, худенький; несколько приглуповат, без царя в голове, говорит и действует без всякого соображения. Речь его отрывиста, слова из его уст вылетают неожиданно. Одет по моде. Осип - слуга, несколько пожилых лет, говорит серьезно, резонер, голос его ровен, не любит много говорить и молча плут. Костюм: серый или синий поношенный сюртук.Бобчинский и Добчинский - низенькие, коротенькие, очень любопытные,чрезвычайно похожи друг на друга. Добчинский - немножко выше и серьезнее, Бобчинский - развязнее и живее.Ляпкин-Тяпкин Аммос Федорович - судья, прочитавший 5 или 6 книг, вольнодумен, каждому слову дает вес, в лице его значительная мина;говорит басом, с растяжкой, с хрипом,сапом, как часы, которые прежде шипят, а потом бьют.Земляника - попечитель богоугодных заведений, очень толстый, неповоротливый и неуклюжий человек, проныра и плут. Очень услужлив и суетив.Почтмейстер(Иван Кузьмич Шпекин) - простодушный до наивности человек
Думаю, да. Так как данная сцена полностью совпадает, о том, как крестьяне пришли и как их прогнали от подъезда так и не дав им возможности рассказать о причине своего визита. "Раз я видел, сюда мужики подошли, Деревенские русские люди на церковь и стали вдали, Свесив русые головы к груди; Показался швейцар. "Допусти",- говорят С выраженьем надежды и муки. Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд! Загорелые лица и руки, Армячишка худой на плечах, По котомке на спинах согнутых, Крест на шее и кровь на ногах, В самодельные лапти обутых (Знать, брели-то долгонько они Из каких-нибудь дальних губерний). Кто-то крикнул швейцару: "Гони! Наш не любит оборванной черни!" И захлопнулась дверь. Постояв, Развязали кошли пилигримы, Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв, И пошли они, солнцем палимы, Повторяя: "Суди его бог!", Разводя безнадежно руками, И, покуда я видеть их мог, С непокрытыми шли головами..."
И какое это сильное впечатление произвело на Некрасова, как стало ему обидно и горько за крестьян. Он обращается к владельцу этого дома:
"Пробудись! Есть еще наслаждение: Вороти их! в тебе их Но счастливые глухи к добру... Не страшат тебя громы небесные, А земные ты держишь в руках, И несут эти люди безвестные Неисходное горе в сердцах. Что тебе эта скорбь вопиющая, Что тебе этот бедный народ?"
"Раз я видел, сюда мужики подошли, Деревенские русские люди на церковь и стали вдали, Свесив русые головы к груди; Показался швейцар. "Допусти",- говорят С выраженьем надежды и муки. Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд! Загорелые лица и руки, Армячишка худой на плечах, По котомке на спинах согнутых, Крест на шее и кровь на ногах, В самодельные лапти обутых (Знать, брели-то долгонько они Из каких-нибудь дальних губерний). Кто-то крикнул швейцару: "Гони! Наш не любит оборванной черни!" И захлопнулась дверь. Постояв, Развязали кошли пилигримы, Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв, И пошли они, солнцем палимы, Повторяя: "Суди его бог!", Разводя безнадежно руками, И, покуда я видеть их мог, С непокрытыми шли головами..."
И какое это сильное впечатление произвело на Некрасова, как стало ему обидно и горько за крестьян. Он обращается к владельцу этого дома:
"Пробудись! Есть еще наслаждение: Вороти их! в тебе их Но счастливые глухи к добру... Не страшат тебя громы небесные, А земные ты держишь в руках, И несут эти люди безвестные Неисходное горе в сердцах. Что тебе эта скорбь вопиющая, Что тебе этот бедный народ?"