Пётр Первый (Медный всадник). Пётр представляется Пушкину существом исключительным, как бы превышающим человеческие размеры. «Гений Петра вырывался за пределы своего века», - писал Пушкин. Однако Пушкин всегда видел в Петре крайнее проявление самовластия, граничащее с деспотизмом. « Пётр Первый презирал человечество, быть может, более, чем Наполеон», - писал он в «Исторических замечаниях». В «Медном всаднике» черты мощи и самовластия в образе Петра доведены до последних пределов. Открывается повесть образом властелина, который в суровой пустыне задумывает свою борьбу со стихиями и людьми. В первых стихах даже нет имени Петра, он как бы уподоблен Творцу и наименован: он. На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полон. Пётр не произносит не слова, он только думает свои думы, - и вот, словно чудом, возникает …юный град, Полнощных стран краса и диво, Из тьмы лесов, из топи блат… Очевидно, что в стихах «Медного всадника» Пушкин первоначально хотел повторить мысль о победе над сопротивлением стихий – человеческой, державной воли. Но во вступлении он выступает с призывом к стихиям: примириться со своим поражением и пленом: Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо, как Россия! Да умирится же с тобой И побеждённая стихия… Но всё же Пётр остаётся просто человеком. Хотя он и является чистым воплощением самодержавной мощи, что и отличает его от всех остальных людей. Пушкин переносит действие своей повести на сто лет вперёд и заменяет образ Петра его изваянием, его идеальным образом – Медным всадником. Это и истукан, кумир, державец полумира и властелин Судьбы: О, мощный властелин Судьбы! Не так ли ты над самой бездной На высоте уздой железной Россию поднял на дыбы? И сам поэт, охваченный ужасом перед этой сверхчеловеческой мощью, не умеет ответить себе, кто это перед ним – тиран или земли Русской. Ужасен он в окрестной мгле! Какая дума на челе! Какая сила в нём сокрыта!
