В шестой главе, где будет получено известие о взятии Пугачевым Нижне- Озерной крепости, расположенной неподалеку от Белогорской, и потому капитан Миронов примет решение отправить дочь в Оренбург, сама возможность разлуки, кажется, потрясла влюбленных не меньше, чем весть о приближении Пугачева. «Я нарочно забыл свою шпагу и воротился за нею: я предчувствовал, что застану Марью Ивановну одну. В самом деле, она встретила меня в дверях и вручила мне шпагу. «Прощайте, Петр Андреич! — сказала она мне со слезами. — Меня посылают в Оренбург. Будьте живы и счастливы; может быть, Господь приведет нас друг с другом увидеться; если ж нет…» Туг она зарыдала. Я обнял ее. «Прощай, ангел мой, — сказал я, — прощай, моя милая, моя желанная! Что бы со мной ни было, верь, что последняя моя мысль и последняя молитва будет о тебе!» Маша рыдала, прильнув к моей груди». Впрочем, главу VI Гринев назвал «Пугачевщина» и посчитал необходимым хотя бы одним абзацем объяснить, откуда свалилась на Россию страшная беда. Полудикие народы, не так давно признавшие владыкой над собой русскою царя, еще не привыкли к российским законам, часто их нарушали и выходили из повиновения. Чтобы удержать их в нем, было построено немало крепостей, защиту которых доверили немногочисленным гарнизонам, состоявшим из русских солдат и издавна живущих на яицких берегах казаков. Но казаки и сами любили вольницу и ответили в 1772 году генералу Траубенбергу на меры по наведению порядка, предпринятые в их войске, сильным волнением. Бунтовщики убили Траубенберга и были усмирены «картечью и жестокими наказаниями». Погашенный бунт оказался, однако, подобен тлеющему костру, о чем свидетельствовал, в частности, зловещий, зашифрованный для посторонних ушей диалог двух казаков во второй главе «Капитанской дочки» — хозяина постоялого двора и того черного мужика, который сумел вывести Петрушу из буранной мглы. Уже этот диалог показывал, что раздуть костер Пугачеву труда не составит: слишком памятны для казаков были жестокие наказания. А уж полудикие народы рады были поучаствовать в любых беспорядках. Увы, инерция идеологического противопоставления, в данном случае Пушкина и его героя, дает о себе знать и в постсоветских работах, по- прежнему весьма осложняя для читателя путь к постижению пушкинского замысла.
Петька на даче. Сегодня я проснулся, и мои родители сказали: -Петя, мы едем на дачу! Собирайся! Я собрался и мы поехали. Когда мы были уже близко от дачи я спросил маму: -Мам, а почему мы не взяли телевизор? Я же пропущу все мультики! Мама ничего не сказала, а только посмеялась. -Мы приехали! Я выпрыгнул из машины и помчался К нашему домику. Мама сразу же начала что-то делать на кухне, а папа пошёл за дровами чтобы растопить печку. Мне нечего было делать, поэтому я пошёл в огород. Я увидел что за год нашего отсутствия на даче всё заросло сорняками и жутко испугался. Что будет с овощами? А вдруг мы никогда их не увидим? Я доложил об этом маме, а та ответила: -Значит так! Рас ты бездельничаешь, то ты и ухаживай за огородом. Вот с этого момента и пролетели всё лето. На утро 20 августа я проснулся в машине с очень большими покетами. Я опять спросил маму: -А что в этих пакетах? Мама опять засмеялась. Когда мы приехали домой я заглянул в пакеты, а там овощи. Я был очень рад и горд собой, а мама так и смеялась.
известие о взятии Пугачевым Нижне-
Озерной крепости, расположенной
неподалеку от Белогорской, и потому
капитан Миронов примет решение
отправить дочь в Оренбург, сама
возможность разлуки, кажется,
потрясла влюбленных не меньше, чем
весть о приближении Пугачева. «Я
нарочно забыл свою шпагу и
воротился за нею: я предчувствовал,
что застану Марью Ивановну одну. В
самом деле, она встретила меня в
дверях и вручила мне шпагу.
«Прощайте, Петр Андреич! — сказала
она мне со слезами. — Меня посылают
в Оренбург. Будьте живы и счастливы;
может быть, Господь приведет нас друг
с другом увидеться; если ж нет…» Туг
она зарыдала. Я обнял ее. «Прощай,
ангел мой, — сказал я, — прощай, моя
милая, моя желанная! Что бы со мной
ни было, верь, что последняя моя
мысль и последняя молитва будет о
тебе!» Маша рыдала, прильнув к моей
груди».
Впрочем, главу VI Гринев назвал
«Пугачевщина» и посчитал
необходимым хотя бы одним абзацем
объяснить, откуда свалилась на
Россию страшная беда. Полудикие
народы, не так давно признавшие
владыкой над собой русскою царя, еще
не привыкли к российским законам,
часто их нарушали и выходили из
повиновения. Чтобы удержать их в
нем, было построено немало
крепостей, защиту которых доверили
немногочисленным гарнизонам,
состоявшим из русских солдат и
издавна живущих на яицких берегах
казаков. Но казаки и сами любили
вольницу и ответили в 1772 году
генералу Траубенбергу на меры по
наведению порядка, предпринятые в
их войске, сильным волнением.
Бунтовщики убили Траубенберга и
были усмирены «картечью и
жестокими наказаниями».
Погашенный бунт оказался, однако,
подобен тлеющему костру, о чем
свидетельствовал, в частности,
зловещий, зашифрованный для
посторонних ушей диалог двух казаков
во второй главе «Капитанской дочки»
— хозяина постоялого двора и того
черного мужика, который сумел
вывести Петрушу из буранной мглы.
Уже этот диалог показывал, что
раздуть костер Пугачеву труда не
составит: слишком памятны для
казаков были жестокие наказания. А
уж полудикие народы рады были
поучаствовать в любых беспорядках.
Увы, инерция идеологического
противопоставления, в данном случае
Пушкина и его героя, дает о себе знать
и в постсоветских работах, по-
прежнему весьма осложняя для
читателя путь к постижению
пушкинского замысла.