За XIX в. прочно закрепилось наименование — «золотой век» русской литературы. Означает ли это, что «золотой век» уже позади, что мы его уже опередили и поэтому можем относиться к великому художественному наследию чуть-чуть снисходительно? Конечно нет!
Там, в XIX в., осталось невероятное богатство, которое нам долго еще предстоит изучать, потому что и сегодня мы еще не постигли в должной мере важнейших уроков классической литературы.
Как известно, русская литература XIX в. отличалась смелой постановкой вечных вопросов человеческого бытия, самых жгучих социально-политических, философских, нравственных, эстетических проблем, значение которых выходит далеко за пределы определенного исторического времени. Она не только стала мощным средством эстетического воздействия на читателей (и русских, и иностранных), но приобрела также славу и значение влиятельнейшей силы в развитии просвещения, нравственности, гуманизма.
Для истории общественного сознания России XIX в. характерным было явление, получившее название «литературоцентризм». Это означало, что именно литература оказалась в центре многих идейных споров, стала выразительницей идеологии, системы взглядов разных общественных и политических движений, определяла направление периодических изданий, выдвигала новые идеалы, формировала ценностные ориентиры, утверждала эстетические и этические нормы и т. д.
Хорошо это или плохо? Всегда ли должна литература (и литературная критика) выполнять задачи, которые в принципе ей не свойственны? Мы можем сколько угодно спорить по этому поводу, даже упрекать русскую литературу за то, что она оказалась излишне проповеднической, учительской. Иногда говорят, что благородное желание стать трибуном, проповедником, пророком может привести к навязчивому опекунству, к игнорированию другого мнения, а в конечном счете — нетерпимому отношению к любому инакомыслию. В подобного рода соображениях есть свой резон, но необходимо учитывать, что в исторических условиях русской жизни XIX в., когда практически невозможна была открытая политическая деятельность, только литература оставалась едва ли не единственной «отдушиной». Вот почему А. И. Герцен, оказавшись в эмиграции, так объяснял особую роль и предназначение русской литературы: «У народа, лишенного общественной свободы, литература — единственная трибуна, с высоты которой он может услышать крик своего возмущения и своей совести». Об этом же писал и Н. Г. Чернышевский: «Литература у нас пока сосредоточивает почти всю умственную жизнь народа, и потому прямо на ней лежит долг заниматься и такими интересами, которые в других странах перешли уже, так сказать, в специальное заведование других направлений умственной деятельности».
Обратите внимание на слово пока.Следовательно, даже Чернышевский, горячо отстаивавший мысль о том, что литература есть учебник жизни, признавал, что вовсе не обязательно в ней, в литературе, всегда будет сосредоточена почти вся умственная жизнь народа. Изменится время, изменится и функция литературы. Но пока, в конкретных условиях русской действительности XIX в., писатели с чувством громадной ответственности выполняли ту роль, которая выпала на их долю. Мы должны быть глубоко благодарны им за то, что в тяжелейших условиях, подвергаясь всевозможным преследованиям (вспомните судьбу Н. Г. Чернышевского, Ф. М. Достоевского, В. Г. Короленко — да и не только их), они содействовали пробуждению в людях духовности и великодушия, принципиальности и активного неприятия зла, честности и совестливости, милосердия и порядочности. И, учитывая это, нужно признать, что у Н. А. Некрасова были все основания утверждать в письме ко Льву Толстому в 1856 г.: «В нашем отечестве роль писателя есть прежде всего роль учителя». Это я писал на сайте 3 года назад
Там есть бытовые предметы:перина,подушка,одеяло,шинель
Сказку «Солдатская шинель» мы называем бытовой, так как в ней обыденные для такового типа сказки персонажи: находчивый боец и глуповатый барин. Мы радуемся находчивости бойца и смеемся над выращивая пой-барином.
Предмет, который становится предпосылкой торга меж солдатом и барином, — солдатская шинель. Мы узнаем, что боец умеет так постелить шинель, что умудряется и в голова ее положить, и укрыться. Но притча не только лишь об этом умении бойца. Мы узнаем о том, что служба солдатская в королевские времена была очень грозной, что на походе никаких удобств у бойца не было: он был должен воспользоваться тем, что было под рукою, что он постоянно нес с собой. Потому шинель для него служила не только лишь одежкой, да и постелью. Бойцы много работали, времени для сна им отводилось не достаточно. Они очень утомлялись, и когда приходило время спать, от утомления стремительно засыпали даже на жесткой постели, изготовленной из шинели.
Барин жил в совсем других критериях: спал на кровати, лежал на перине, голова на подушке, укрывался одеялом. Барин не работал и не знал тягот солдатской жизни. Об этой разнице меж жизнью бойца и барина и ведает нам притча, причем симпатии рассказчика на стороне бойца.
За XIX в. прочно закрепилось наименование — «золотой век» русской литературы. Означает ли это, что «золотой век» уже позади, что мы его уже опередили и поэтому можем относиться к великому художественному наследию чуть-чуть снисходительно? Конечно нет!
Там, в XIX в., осталось невероятное богатство, которое нам долго еще предстоит изучать, потому что и сегодня мы еще не постигли в должной мере важнейших уроков классической литературы.
Как известно, русская литература XIX в. отличалась смелой постановкой вечных вопросов человеческого бытия, самых жгучих социально-политических, философских, нравственных, эстетических проблем, значение которых выходит далеко за пределы определенного исторического времени. Она не только стала мощным средством эстетического воздействия на читателей (и русских, и иностранных), но приобрела также славу и значение влиятельнейшей силы в развитии просвещения, нравственности, гуманизма.
Для истории общественного сознания России XIX в. характерным было явление, получившее название «литературоцентризм». Это означало, что именно литература оказалась в центре многих идейных споров, стала выразительницей идеологии, системы взглядов разных общественных и политических движений, определяла направление периодических изданий, выдвигала новые идеалы, формировала ценностные ориентиры, утверждала эстетические и этические нормы и т. д.
Хорошо это или плохо? Всегда ли должна литература (и литературная критика) выполнять задачи, которые в принципе ей не свойственны? Мы можем сколько угодно спорить по этому поводу, даже упрекать русскую литературу за то, что она оказалась излишне проповеднической, учительской. Иногда говорят, что благородное желание стать трибуном, проповедником, пророком может привести к навязчивому опекунству, к игнорированию другого мнения, а в конечном счете — нетерпимому отношению к любому инакомыслию. В подобного рода соображениях есть свой резон, но необходимо учитывать, что в исторических условиях русской жизни XIX в., когда практически невозможна была открытая политическая деятельность, только литература оставалась едва ли не единственной «отдушиной». Вот почему А. И. Герцен, оказавшись в эмиграции, так объяснял особую роль и предназначение русской литературы: «У народа, лишенного общественной свободы, литература — единственная трибуна, с высоты которой он может услышать крик своего возмущения и своей совести». Об этом же писал и Н. Г. Чернышевский: «Литература у нас пока сосредоточивает почти всю умственную жизнь народа, и потому прямо на ней лежит долг заниматься и такими интересами, которые в других странах перешли уже, так сказать, в специальное заведование других направлений умственной деятельности».
Обратите внимание на слово пока.Следовательно, даже Чернышевский, горячо отстаивавший мысль о том, что литература есть учебник жизни, признавал, что вовсе не обязательно в ней, в литературе, всегда будет сосредоточена почти вся умственная жизнь народа. Изменится время, изменится и функция литературы. Но пока, в конкретных условиях русской действительности XIX в., писатели с чувством громадной ответственности выполняли ту роль, которая выпала на их долю. Мы должны быть глубоко благодарны им за то, что в тяжелейших условиях, подвергаясь всевозможным преследованиям (вспомните судьбу Н. Г. Чернышевского, Ф. М. Достоевского, В. Г. Короленко — да и не только их), они содействовали пробуждению в людях духовности и великодушия, принципиальности и активного неприятия зла, честности и совестливости, милосердия и порядочности. И, учитывая это, нужно признать, что у Н. А. Некрасова были все основания утверждать в письме ко Льву Толстому в 1856 г.: «В нашем отечестве роль писателя есть прежде всего роль учителя».
Это я писал на сайте 3 года назад
Там есть бытовые предметы:перина,подушка,одеяло,шинель
Сказку «Солдатская шинель» мы называем бытовой, так как в ней обыденные для такового типа сказки персонажи: находчивый боец и глуповатый барин. Мы радуемся находчивости бойца и смеемся над выращивая пой-барином.
Предмет, который становится предпосылкой торга меж солдатом и барином, — солдатская шинель. Мы узнаем, что боец умеет так постелить шинель, что умудряется и в голова ее положить, и укрыться. Но притча не только лишь об этом умении бойца. Мы узнаем о том, что служба солдатская в королевские времена была очень грозной, что на походе никаких удобств у бойца не было: он был должен воспользоваться тем, что было под рукою, что он постоянно нес с собой. Потому шинель для него служила не только лишь одежкой, да и постелью. Бойцы много работали, времени для сна им отводилось не достаточно. Они очень утомлялись, и когда приходило время спать, от утомления стремительно засыпали даже на жесткой постели, изготовленной из шинели.
Барин жил в совсем других критериях: спал на кровати, лежал на перине, голова на подушке, укрывался одеялом. Барин не работал и не знал тягот солдатской жизни. Об этой разнице меж жизнью бойца и барина и ведает нам притча, причем симпатии рассказчика на стороне бойца.