Начнем не со смерти, а с рождения, которое выпало на 23 марта. Год значения не имел, потому что не он, а именно число определяет выбор имени при крещении.
С этого все и началось. Сколько ни разворачивали календарь – поблизости ни одного нормального имени не оказалось. Судьба обделила Башмачкина со дня появления на свет, не подарив ничего, лично ему принадлежащего.
Имя – отца. Фамилия – отца. Никому не дано было знать, что Акакий Акакиевич окажется последней, тупиковой, ветвью своего фамильного древа.
Но это было уже запрограммировано:
не зря ведь после крещения “он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник”.
Итак, известно предопределено будущее. А пока Акакий Акакиевич живет настоящим. Но живет ли?
Да нет – он служит. Безропотно, ревностно. В департаменте. Неважно, в каком.
Важно – как. За страх и за совесть. Но только этим уважения не заслужишь, хоть век проходи в вицмундире.
Важно – в каком. По нему и определяют место в обществе. А какое место у Акакия Акакиевича, если он “вечный титулярный роветник”? Он наслаждается работой, не получая за это никаких благодарностей – ни устных, ни письменных.
Он примерный работник, но не от самоотверженности, а “от делать нечего”. Забрать у него работу, все равно что забрать жизнь. Никогда ничего творческого он в работу не вносил и панически боялся даже изменить падежи слов.
Шаблон, стандарт, точное исполнение чьей-то воли и чьей-то фразы формирует характер Башмачкина.
Жизнь его текла размеренно до тех пор, пока не прохудилась единственная шинель, стала больше похожа на капот. С Башмачкиным и в шинели никто не здоровался, а уж в капоте… Этот капот окончательно убивал человеческое достоинство Башмачкина, уже убитого однообразной работой и жизнью, одиночеством и невозможностью сшить новую шинель. Петрович вселил в него надежду, вернув Акакия Акакиевича к реальной жизни, которая уже ускользала из-под ног.
Теперь он жил мечтой. У него появилась цель. Он будто воскрес для новой жизни в будущей новой шинели. В жертву ей он приносит отрезок жизни от старой до новой шинели.
Он не пьет чай, не зажигает свеч. Он движется к заветной цели на цыпочках, экономя подметки.
И вот – шинель готова! Новая шинель не просто одежда – она символ! Это итог всех его страданий и надежд.
А может, и пропуск в иной, теперь доступный и ему мир…
Впервые он “немного посибаритствовал”. Впервые за многие годы ощутил себя не частью работы, а частью города, в котором живет, частью другой, не бумажной реальности. Эта реальность и лишит его жизни.
Реальные воры сняли с него реальную шинель.
Шинель дала Башмачкину чувство человеческого достоинства. Отняли ее – и вернули в прежнее униженное положение. И он начинает неравную борьбу за возвращение этой своей шинели. Силы явно неравные.
Государственная машина перемалывает Башмачкина. Не он первый, не он последний. Выдержать поединок с государственной машиной и одержать победу невозможно, нереально.
Акакий Акакиевич – жертва этой неравной борьбы. Но он еще и жертва собственного характера, точнее, бесхарактерности. Он разрешил себе быть жалким.
Он работал над каллиграфией, но не работал над собой и этим убивал себя ежедневно в течение многих лет.
Гоголь сочувствует своему герою, болеет за него. Но ведь и сам человек, несмотря на свою маленькую должность, не должен быть маленьким. Он должен всегда оставаться человеком, и тогда он не умрет хотя бы до своей физической смерти.
Кімнатка на четвертому поверсі. Невеличке віконце. Склепінчаста стеля. Вузеньке ліжко. Груба сукняна ковдра. Міцно впирається в підлогу чотирма квадратними ніжками стіл із березових дощок. Два старенькі стільці. Під ліжком досить місця для його червоного сундучка.
Можна глянути у вікно. За тьмяними шибками чорний залізний дах сусіднього будинку. Закіптюжені димарі. Біля димарів вигинає спину чорний кіт. Ото б намалювати!
Квартирант щільно зачинив двері. З червоного сундучка повиймав малюнки, фарби. Розклав усе на столі, на підвіконні.
На столі свічка, але він її не засвічує. Лягає на вузеньке ліжко, яке вгинається під ним. Заплющує очі, але заснути не може. Надто багато вражень. Другий день він у столиці. Винайняв ось цю кімнатку.
Десь в іншому світі зосталося рідне містечко Чугуїв. Довкола нього степи, білі хати, темні вітряки, вишневі сади... Все наче одіснилося. До Петербурга він приїхав, щоб навчатися в Академії мистецтв.
До Академії його не прийняли.
За три дні прийшов познайомитись господар будинку, де він винаймав квартиру. Господар був архітектором.
— Ілля Юхимович, — назвався юнак і додав, — Рєпін.
Господар довго роздивлявся квартирантові малюнки. Тоді сказав рішуче:
— Ілля Юхимович! Ви перейшли Рубікон*. Повчіться в рисувальній школі. Обов'язково побувайте в Ермітажі. Навчання для вас тільки починається. В житті перемагають завзяті.
Начнем не со смерти, а с рождения, которое выпало на 23 марта. Год значения не имел, потому что не он, а именно число определяет выбор имени при крещении.
С этого все и началось. Сколько ни разворачивали календарь – поблизости ни одного нормального имени не оказалось. Судьба обделила Башмачкина со дня появления на свет, не подарив ничего, лично ему принадлежащего.
Имя – отца. Фамилия – отца. Никому не дано было знать, что Акакий Акакиевич окажется последней, тупиковой, ветвью своего фамильного древа.
Но это было уже запрограммировано:
не зря ведь после крещения “он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник”.
Итак, известно предопределено будущее. А пока Акакий Акакиевич живет настоящим. Но живет ли?
Да нет – он служит. Безропотно, ревностно. В департаменте. Неважно, в каком.
Важно – как. За страх и за совесть. Но только этим уважения не заслужишь, хоть век проходи в вицмундире.
Важно – в каком. По нему и определяют место в обществе. А какое место у Акакия Акакиевича, если он “вечный титулярный роветник”? Он наслаждается работой, не получая за это никаких благодарностей – ни устных, ни письменных.
Он примерный работник, но не от самоотверженности, а “от делать нечего”. Забрать у него работу, все равно что забрать жизнь. Никогда ничего творческого он в работу не вносил и панически боялся даже изменить падежи слов.
Шаблон, стандарт, точное исполнение чьей-то воли и чьей-то фразы формирует характер Башмачкина.
Жизнь его текла размеренно до тех пор, пока не прохудилась единственная шинель, стала больше похожа на капот. С Башмачкиным и в шинели никто не здоровался, а уж в капоте… Этот капот окончательно убивал человеческое достоинство Башмачкина, уже убитого однообразной работой и жизнью, одиночеством и невозможностью сшить новую шинель. Петрович вселил в него надежду, вернув Акакия Акакиевича к реальной жизни, которая уже ускользала из-под ног.
Теперь он жил мечтой. У него появилась цель. Он будто воскрес для новой жизни в будущей новой шинели. В жертву ей он приносит отрезок жизни от старой до новой шинели.
Он не пьет чай, не зажигает свеч. Он движется к заветной цели на цыпочках, экономя подметки.
И вот – шинель готова! Новая шинель не просто одежда – она символ! Это итог всех его страданий и надежд.
А может, и пропуск в иной, теперь доступный и ему мир…
Впервые он “немного посибаритствовал”. Впервые за многие годы ощутил себя не частью работы, а частью города, в котором живет, частью другой, не бумажной реальности. Эта реальность и лишит его жизни.
Реальные воры сняли с него реальную шинель.
Шинель дала Башмачкину чувство человеческого достоинства. Отняли ее – и вернули в прежнее униженное положение. И он начинает неравную борьбу за возвращение этой своей шинели. Силы явно неравные.
Государственная машина перемалывает Башмачкина. Не он первый, не он последний. Выдержать поединок с государственной машиной и одержать победу невозможно, нереально.
Акакий Акакиевич – жертва этой неравной борьбы. Но он еще и жертва собственного характера, точнее, бесхарактерности. Он разрешил себе быть жалким.
Он работал над каллиграфией, но не работал над собой и этим убивал себя ежедневно в течение многих лет.
Гоголь сочувствует своему герою, болеет за него. Но ведь и сам человек, несмотря на свою маленькую должность, не должен быть маленьким. Он должен всегда оставаться человеком, и тогда он не умрет хотя бы до своей физической смерти.
Перемагають завзяті
Кімнатка на четвертому поверсі. Невеличке віконце. Склепінчаста стеля. Вузеньке ліжко. Груба сукняна ковдра. Міцно впирається в підлогу чотирма квадратними ніжками стіл із березових дощок. Два старенькі стільці. Під ліжком досить місця для його червоного сундучка.
Можна глянути у вікно. За тьмяними шибками чорний залізний дах сусіднього будинку. Закіптюжені димарі. Біля димарів вигинає спину чорний кіт. Ото б намалювати!
Квартирант щільно зачинив двері. З червоного сундучка повиймав малюнки, фарби. Розклав усе на столі, на підвіконні.
На столі свічка, але він її не засвічує. Лягає на вузеньке ліжко, яке вгинається під ним. Заплющує очі, але заснути не може. Надто багато вражень. Другий день він у столиці. Винайняв ось цю кімнатку.
Десь в іншому світі зосталося рідне містечко Чугуїв. Довкола нього степи, білі хати, темні вітряки, вишневі сади... Все наче одіснилося. До Петербурга він приїхав, щоб навчатися в Академії мистецтв.
До Академії його не прийняли.
За три дні прийшов познайомитись господар будинку, де він винаймав квартиру. Господар був архітектором.
— Ілля Юхимович, — назвався юнак і додав, — Рєпін.
Господар довго роздивлявся квартирантові малюнки. Тоді сказав рішуче:
— Ілля Юхимович! Ви перейшли Рубікон*. Повчіться в рисувальній школі. Обов'язково побувайте в Ермітажі. Навчання для вас тільки починається. В житті перемагають завзяті.
Объяснение:
Орієнтовний план переказу.
1. Кімнатка на четвертому поверсі.
2. Краєвиди за вікном.
3. Малюнки й фарби з сундучка.
4. Спогади про Україну.
5. До Академії його не прийняли.
6. Знайомство з господарем будинку.
7. Навчання тільки починається.