Дед Нелли, отец ее матери. Повествователь Иван Петрович повстречал-увидел Смита уже в последние дни его жизни: «Старик своим медленным, слабым шагом, переставляя ноги, как будто палки, как будто не сгибая их, сгорбившись и слегка ударяя тростью о плиты тротуара, приближался к кондитерской. В жизнь мою не встречал я такой странной, нелепой фигуры. И прежде, до этой встречи, когда мы сходились с ним у Миллера, он всегда болезненно поражал меня. Его высокий рост, сгорбленная спина, мертвенное восьмидесятилетнее лицо, старое пальто, разорванное по швам, изломанная круглая двадцатилетняя шляпа, прикрывавшая его обнаженную голову, на которой уцелел, на самом затылке, клочок уже не седых, а бело-желтых волос; все движения его, делавшиеся как-то бессмысленно, как будто по заведенной пружине, — всё это невольно поражало всякого, встречавшего его в первый раз. Действительно, как-то странно было видеть такого отжившего свой век старика одного, без присмотра, тем более что он был похож на сумасшедшего, убежавшего от своих надзирателей. Поражала меня тоже его необыкновенная худоба: тела на нем почти не было, и как будто на кости его была наклеена только одна кожа. Большие, но тусклые глаза его, вставленные в какие-то синие круги, всегда глядели прямо перед собою, никогда в сторону и никогда ничего не видя, — я в этом уверен. Он хоть и смотрел на вас, но шел прямо на вас же, как будто перед ним пустое пространство. Я это несколько раз замечал. У Миллера он начал являться недавно, неизвестно откуда и всегда вместе с своей собакой. Никто никогда не решался с ним говорить из посетителей кондитерской, и он сам ни с кем из них не заговаривал...» И далее повествователю пришло на ум, что старик вместе со своей собакой Азоркой, похожей на хозяина, вышли из «какой-нибудь страницы Гофмана, иллюстрированного Гаварни, и разгуливают по белому свету в виде ходячих афишек к изданью...»
Так случилось, что старик умер на руках Ивана Петровича, он поселился в комнате покойного, познакомился благодаря этому с Нелли и узнал всю историю их семьи. Смит когда-то жил, вероятно, в Англии, был заводчиком, имел капитал и обожаемую до безумия дочь. И тут появился в его жизни приезжий русский князь (Валковский). По словам Маслобоева: «Вот князь его и надул, тоже в предприятие с ним вместе залез. Надул вполне и деньги с него взял. Насчет взятых денег у старика были, разумеется, кой-какие документы. А князю хотелось так взять, чтоб и не отдать, по-нашему — просто украсть...» Валковский нашел верный ход: соблазнил дочь Смита, та бежала с соблазнителем в Париж, украв у отца нужные князю документы. Отец ее проклял, князь ее вскоре бросил, она родила Нелли, приехала через несколько лет в Петербург, надеясь заставить Валковского признать дочь даже и путем шантажа (документ оставался у нее), а старик Смит притащился в Россию вслед за дочерью — он никак не мог ни простить ее, ни перестать любить. Характерно, что и собака Азорка оставалась его единственным другом, потому что принадлежала когда-то дочери. Сложные отношения связывали старика и с внучкой: он был груб с нею, заставлял просить для него милостыню, но, несмотря на это, Нелли продолжала прибегать к нему сносила его грубость, надеясь упросить старика простить дочь. Страницы, когда Нелли рассказывает Николаю Сергеевичу Ихменеву в присутствии его родных и близких о часе смерти матери — принадлежат к числу тех, о которых Достоевский с гордостью написал в «Примечании [к статье Н. Страхова "Воспоминания об Аполлоне Александровиче Григорьеве"]», что в «Униженных и оскорбленных» «есть с полсотни страниц, которыми я горжусь...»: «За неделю до смерти мамаша подозвала меня и сказала: "Нелли, сходи еще раз к дедушке, в последний раз, и попроси, чтоб он пришел ко мне и простил меня; скажи ему, что я через несколько дней умру и тебя одну на свете оставляю. И скажи ему еще, что мне тяжело умирать..." Я и пошла, постучалась к дедушке, он отворил и, как увидел меня, тотчас хотел было передо мной дверь затворить, но я ухватилась за дверь обеими руками и закричала ему: "Мамаша умирает, вас зовет, идите!.." Но он оттолкнул меня и захлопнул дверь. Я воротилась к мамаше, легла подле нее, обняла ее и ничего не сказала... Мамаша тоже обняла меня и ничего не расспрашивала...
Тут Николай Сергеич тяжело оперся рукой на стол и встал, но, обведя нас всех каким-то странным, мутным взглядом, как бы в бессилии опустился в кресла. Анна Андреевна уже не глядела на него, но, рыдая, обнимала Нелли...
Дед Нелли, отец ее матери. Повествователь Иван Петрович повстречал-увидел Смита уже в последние дни его жизни: «Старик своим медленным, слабым шагом, переставляя ноги, как будто палки, как будто не сгибая их, сгорбившись и слегка ударяя тростью о плиты тротуара, приближался к кондитерской. В жизнь мою не встречал я такой странной, нелепой фигуры. И прежде, до этой встречи, когда мы сходились с ним у Миллера, он всегда болезненно поражал меня. Его высокий рост, сгорбленная спина, мертвенное восьмидесятилетнее лицо, старое пальто, разорванное по швам, изломанная круглая двадцатилетняя шляпа, прикрывавшая его обнаженную голову, на которой уцелел, на самом затылке, клочок уже не седых, а бело-желтых волос; все движения его, делавшиеся как-то бессмысленно, как будто по заведенной пружине, — всё это невольно поражало всякого, встречавшего его в первый раз. Действительно, как-то странно было видеть такого отжившего свой век старика одного, без присмотра, тем более что он был похож на сумасшедшего, убежавшего от своих надзирателей. Поражала меня тоже его необыкновенная худоба: тела на нем почти не было, и как будто на кости его была наклеена только одна кожа. Большие, но тусклые глаза его, вставленные в какие-то синие круги, всегда глядели прямо перед собою, никогда в сторону и никогда ничего не видя, — я в этом уверен. Он хоть и смотрел на вас, но шел прямо на вас же, как будто перед ним пустое пространство. Я это несколько раз замечал. У Миллера он начал являться недавно, неизвестно откуда и всегда вместе с своей собакой. Никто никогда не решался с ним говорить из посетителей кондитерской, и он сам ни с кем из них не заговаривал...» И далее повествователю пришло на ум, что старик вместе со своей собакой Азоркой, похожей на хозяина, вышли из «какой-нибудь страницы Гофмана, иллюстрированного Гаварни, и разгуливают по белому свету в виде ходячих афишек к изданью...»
Так случилось, что старик умер на руках Ивана Петровича, он поселился в комнате покойного, познакомился благодаря этому с Нелли и узнал всю историю их семьи. Смит когда-то жил, вероятно, в Англии, был заводчиком, имел капитал и обожаемую до безумия дочь. И тут появился в его жизни приезжий русский князь (Валковский). По словам Маслобоева: «Вот князь его и надул, тоже в предприятие с ним вместе залез. Надул вполне и деньги с него взял. Насчет взятых денег у старика были, разумеется, кой-какие документы. А князю хотелось так взять, чтоб и не отдать, по-нашему — просто украсть...» Валковский нашел верный ход: соблазнил дочь Смита, та бежала с соблазнителем в Париж, украв у отца нужные князю документы. Отец ее проклял, князь ее вскоре бросил, она родила Нелли, приехала через несколько лет в Петербург, надеясь заставить Валковского признать дочь даже и путем шантажа (документ оставался у нее), а старик Смит притащился в Россию вслед за дочерью — он никак не мог ни простить ее, ни перестать любить. Характерно, что и собака Азорка оставалась его единственным другом, потому что принадлежала когда-то дочери. Сложные отношения связывали старика и с внучкой: он был груб с нею, заставлял просить для него милостыню, но, несмотря на это, Нелли продолжала прибегать к нему сносила его грубость, надеясь упросить старика простить дочь. Страницы, когда Нелли рассказывает Николаю Сергеевичу Ихменеву в присутствии его родных и близких о часе смерти матери — принадлежат к числу тех, о которых Достоевский с гордостью написал в «Примечании [к статье Н. Страхова "Воспоминания об Аполлоне Александровиче Григорьеве"]», что в «Униженных и оскорбленных» «есть с полсотни страниц, которыми я горжусь...»: «За неделю до смерти мамаша подозвала меня и сказала: "Нелли, сходи еще раз к дедушке, в последний раз, и попроси, чтоб он пришел ко мне и простил меня; скажи ему, что я через несколько дней умру и тебя одну на свете оставляю. И скажи ему еще, что мне тяжело умирать..." Я и пошла, постучалась к дедушке, он отворил и, как увидел меня, тотчас хотел было передо мной дверь затворить, но я ухватилась за дверь обеими руками и закричала ему: "Мамаша умирает, вас зовет, идите!.." Но он оттолкнул меня и захлопнул дверь. Я воротилась к мамаше, легла подле нее, обняла ее и ничего не сказала... Мамаша тоже обняла меня и ничего не расспрашивала...
Тут Николай Сергеич тяжело оперся рукой на стол и встал, но, обведя нас всех каким-то странным, мутным взглядом, как бы в бессилии опустился в кресла. Анна Андреевна уже не глядела на него, но, рыдая, обнимала Нелли...