прочитать отрывок из повести А. П. Гайдара "Судьба барабанщика" Письменно в тетради ответить на вопрос: Почему нельзя считать Сережиным другом Юрку Ковякина
в июне того года он гостил у нас в имении - всегда считался у нас своим человеком: покойный отец его был другом и соседом моего отца. пятнадцатого июня убили в сараеве фердинанда. утром шестнадцатого с почты газеты. отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал:
- ну, друзья мои, война! в сараеве убит австрийский кронпринц. это война!
на петров день к нам съехалось много народу, - были именины отца, - и за обедом он был объявлен моим женихом. но девятнадцатого июля германия объявила россии
в сентябре он приехал к нам всего на сутки - проститься перед отъездом на фронт (все тогда думали, что война кончится скоро, и свадьба наша была отложена до весны). и вот настал наш прощальный вечер. после ужина подали, по обыкновению, самовар, и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал:
- удивительно ранняя и холодная осень!
мы в тот вечер сидели тихо, лишь изредка обменивались незначительными словами, преувеличенно спокойными, скрывая свои тайные мысли и чувства. с притворной простотой сказал отец и про осень. я подошла к двери и протерла стекло платком: в саду, на черном небе, ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. отец курил, откинувшись в кресло, рассеянно глядя на висевшую над столом жаркую лампу, мама, в очках, старательно зашивала под ее светом маленький шелковый мешочек, - мы знали какой, - и это было и трогательно и жутко. отец спросил:
- так ты все-таки хочешь ехать утром, а не после завтрака?
- да, если позволите, утром, - ответил он. - грустно, но я еще не совсем распорядился по дому.
отец легонько вздохнул:
- ну, как хочешь, душа моя. только в этом случае нам с мамой пора спать, мы непременно хотим проводить тебя
мама встала и перекрестила своего будущего сына, он склонился к ее руке, потом к руке отца. оставшись одни, мы еще немного побыли в столовой, - я вздумала раскладывать пасьянс, - он молча ходил из угла в угол, потом спросил:
- хочешь пройдемся немного?
на душе у меня делалось все тяжелее, я безразлично отозвалась:
-
одеваясь в прихожей, он продолжал что-то думать, с милой усмешкой вспомнил стихи фета:
какая холодная осень!
надень свою шаль и
- капота нет, - сказала я. - а как дальше?
- не помню. кажется, так:
смотри - меж чернеющих сосен
как будто
- какой ?
- восход луны, конечно. есть какая-то деревенская осенняя прелесть в этих стихах. "надень свою шаль и " времена наших дедушек и ах, боже мой, боже мой!
- что ты?
- ничего, милый друг. все-таки грустно. грустно и хорошо. я , люблю
одевшись, мы прошли через столовую на , сошли в сад. сперва было так темно, что я держалась за его рукав. потом стали обозначаться в светлеющем небе черные сучья, осыпанные минерально блестящими . он, приостановясь, обернулся к дому:
- посмотри, как совсем особенно, по-осеннему светят окна дома. буду жив, вечно буду помнить этот
я посмотрела, и он обнял меня в моей швейцарской накидке. я отвела от лица пуховый платок, слегка отклонила голову, чтобы он поцеловал меня. поцеловав, он посмотрел мне в лицо.
- как блестят глаза, - сказал он. - тебе не холодно? воздух совсем зимний. если меня убьют, ты все-таки не сразу забудешь меня?
я подумала: "а вдруг правда убьют? и неужели я все-таки забуду его в какой-то срок - ведь все в конце концов забывается? " и поспешно ответила, испугавшись своей мысли:
- не говори так! я не переживу твоей смерти!
он, , медленно выговорил:
- ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне.
я горько
утром он уехал. мама надела ему на шею тот роковой мешочек, что зашивала вечером, - в нем был золотой образок, который носили на войне ее отец и дед, - и мы все перекрестили его с каким-то порывистым отчаянием. глядя ему вслед, постояли на крыльце в том отупении, которое всегда бывает, когда проводишь кого-нибудь на долгую разлуку, чувствуя только удивительную несовместность между нами и окружавшим нас радостным, солнечным, сверкающим изморозью на траве утром. постояв, вошли в опустевший дом. я пошла по комнатам, заложив руки за спину, не зная, что теперь делать с собой и зарыдать ли мне или запеть во весь
в первой части («пролог») яркими штрихами очерчены отношения к борису высшего, родовитого боярства и простого народа. в речах коварного, злобного, но трусливого василия шуйского чувствуется затаенная скрытая злоба именитых бояр против бориса, этого всесильного «выскочки», готового шагнуть на царский престол.
какая честь для нас, для всей руси!
вчерашний раб, татарин, зять малюты,
зять палача и сам в душе палач,
возьмет венец и бармы мононаха!
чувствуется, что здесь, в среде этой аристократии, уже зреет заговор против годунова, хотя он не успел еще и сесть на престол. собеседник шуйского, простодушный воротынский, на наших глазах делается врагом годунова, этой хитрой речи шуйского.
отношение народа к избранию
участие народа в избрании бориса на царство представлено чисто пассивным, бессознательным. очевидно, сторонники годунова собрали толпу, ему сочувствующую; к ней примкнули, отчасти из любопытства, отчасти из страха люди, совсем не заинтересованные в деле годунова. в этой пестрой толпе нет единого сердца, нет единой души. приводя разговоры, ведущиеся в задних рядах этой толпы, пушкин дает понять, что эта толпа ненадежна, и «избрание» сделано не ею, а группой бояр. царь выбран энергии сторонников, но не голосом народа.
речь бориса
но вот появляется перед нами и сам новоизбранный царь. он говорит красивую речь, в которой обращается к патриарху, боярству, народу.
ты, отче патриарх, вы все, бояре!
обнажена душа моя пред вами:
вы видели, что я приемлю власть
великую со страхом и смиреньем!
сколь тяжела обязанность моя!
да правлю я во славе свой народ,
да буду благ и праведен.
ложь как основа всей жизненной трагедии бориса
мы не знаем, искренне или лживо говорит годунов, стоит ли перед нами действительно растроганный человек, или ловкий лицемер; нам ясно лишь одно – что это речь человека. если борис думает обмануть своих слушателей, то тот, кто подслушал разговор шуйского с воротынским, народные толки на девичьем поле, скажет, что обманывается при этом сам годунов, искусный лицемер. если же борис не лицемерит, если он искренне говорит о себе, как о народном избраннике, то заблуждение его выступает еще ярче. поэтому речь царя, полная мира и любви, полная таких светлых надежд, оставляет в нас тяжелое, тревожное впечатление. царь говорит:
да правлю я во славе свой народ
да буду благ и
нам же слышатся в это время злобные речи шуйского, слышится смех народной
великий обман – таково общее впечатление, оставляемое в нас и сценой, где выступают бояре, и сценой, где действует народ, и речью царя. семя лжи, посеянное самым избранием бориса, рано, или поздно взойдет.
ответ:
и.а.бунин
холодная осень
в июне того года он гостил у нас в имении - всегда считался у нас своим человеком: покойный отец его был другом и соседом моего отца. пятнадцатого июня убили в сараеве фердинанда. утром шестнадцатого с почты газеты. отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал:
- ну, друзья мои, война! в сараеве убит австрийский кронпринц. это война!
на петров день к нам съехалось много народу, - были именины отца, - и за обедом он был объявлен моим женихом. но девятнадцатого июля германия объявила россии
в сентябре он приехал к нам всего на сутки - проститься перед отъездом на фронт (все тогда думали, что война кончится скоро, и свадьба наша была отложена до весны). и вот настал наш прощальный вечер. после ужина подали, по обыкновению, самовар, и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал:
- удивительно ранняя и холодная осень!
мы в тот вечер сидели тихо, лишь изредка обменивались незначительными словами, преувеличенно спокойными, скрывая свои тайные мысли и чувства. с притворной простотой сказал отец и про осень. я подошла к двери и протерла стекло платком: в саду, на черном небе, ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. отец курил, откинувшись в кресло, рассеянно глядя на висевшую над столом жаркую лампу, мама, в очках, старательно зашивала под ее светом маленький шелковый мешочек, - мы знали какой, - и это было и трогательно и жутко. отец спросил:
- так ты все-таки хочешь ехать утром, а не после завтрака?
- да, если позволите, утром, - ответил он. - грустно, но я еще не совсем распорядился по дому.
отец легонько вздохнул:
- ну, как хочешь, душа моя. только в этом случае нам с мамой пора спать, мы непременно хотим проводить тебя
мама встала и перекрестила своего будущего сына, он склонился к ее руке, потом к руке отца. оставшись одни, мы еще немного побыли в столовой, - я вздумала раскладывать пасьянс, - он молча ходил из угла в угол, потом спросил:
- хочешь пройдемся немного?
на душе у меня делалось все тяжелее, я безразлично отозвалась:
-
одеваясь в прихожей, он продолжал что-то думать, с милой усмешкой вспомнил стихи фета:
какая холодная осень!
надень свою шаль и
- капота нет, - сказала я. - а как дальше?
- не помню. кажется, так:
смотри - меж чернеющих сосен
как будто
- какой ?
- восход луны, конечно. есть какая-то деревенская осенняя прелесть в этих стихах. "надень свою шаль и " времена наших дедушек и ах, боже мой, боже мой!
- что ты?
- ничего, милый друг. все-таки грустно. грустно и хорошо. я , люблю
одевшись, мы прошли через столовую на , сошли в сад. сперва было так темно, что я держалась за его рукав. потом стали обозначаться в светлеющем небе черные сучья, осыпанные минерально блестящими . он, приостановясь, обернулся к дому:
- посмотри, как совсем особенно, по-осеннему светят окна дома. буду жив, вечно буду помнить этот
я посмотрела, и он обнял меня в моей швейцарской накидке. я отвела от лица пуховый платок, слегка отклонила голову, чтобы он поцеловал меня. поцеловав, он посмотрел мне в лицо.
- как блестят глаза, - сказал он. - тебе не холодно? воздух совсем зимний. если меня убьют, ты все-таки не сразу забудешь меня?
я подумала: "а вдруг правда убьют? и неужели я все-таки забуду его в какой-то срок - ведь все в конце концов забывается? " и поспешно ответила, испугавшись своей мысли:
- не говори так! я не переживу твоей смерти!
он, , медленно выговорил:
- ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне.
я горько
утром он уехал. мама надела ему на шею тот роковой мешочек, что зашивала вечером, - в нем был золотой образок, который носили на войне ее отец и дед, - и мы все перекрестили его с каким-то порывистым отчаянием. глядя ему вслед, постояли на крыльце в том отупении, которое всегда бывает, когда проводишь кого-нибудь на долгую разлуку, чувствуя только удивительную несовместность между нами и окружавшим нас радостным, солнечным, сверкающим изморозью на траве утром. постояв, вошли в опустевший дом. я пошла по комнатам, заложив руки за спину, не зная, что теперь делать с собой и зарыдать ли мне или запеть во весь
ответ:
в первой части («пролог») яркими штрихами очерчены отношения к борису высшего, родовитого боярства и простого народа. в речах коварного, злобного, но трусливого василия шуйского чувствуется затаенная скрытая злоба именитых бояр против бориса, этого всесильного «выскочки», готового шагнуть на царский престол.
какая честь для нас, для всей руси!
вчерашний раб, татарин, зять малюты,
зять палача и сам в душе палач,
возьмет венец и бармы мононаха!
чувствуется, что здесь, в среде этой аристократии, уже зреет заговор против годунова, хотя он не успел еще и сесть на престол. собеседник шуйского, простодушный воротынский, на наших глазах делается врагом годунова, этой хитрой речи шуйского.
отношение народа к избранию
участие народа в избрании бориса на царство представлено чисто пассивным, бессознательным. очевидно, сторонники годунова собрали толпу, ему сочувствующую; к ней примкнули, отчасти из любопытства, отчасти из страха люди, совсем не заинтересованные в деле годунова. в этой пестрой толпе нет единого сердца, нет единой души. приводя разговоры, ведущиеся в задних рядах этой толпы, пушкин дает понять, что эта толпа ненадежна, и «избрание» сделано не ею, а группой бояр. царь выбран энергии сторонников, но не голосом народа.
речь бориса
но вот появляется перед нами и сам новоизбранный царь. он говорит красивую речь, в которой обращается к патриарху, боярству, народу.
ты, отче патриарх, вы все, бояре!
обнажена душа моя пред вами:
вы видели, что я приемлю власть
великую со страхом и смиреньем!
сколь тяжела обязанность моя!
да правлю я во славе свой народ,
да буду благ и праведен.
ложь как основа всей жизненной трагедии бориса
мы не знаем, искренне или лживо говорит годунов, стоит ли перед нами действительно растроганный человек, или ловкий лицемер; нам ясно лишь одно – что это речь человека. если борис думает обмануть своих слушателей, то тот, кто подслушал разговор шуйского с воротынским, народные толки на девичьем поле, скажет, что обманывается при этом сам годунов, искусный лицемер. если же борис не лицемерит, если он искренне говорит о себе, как о народном избраннике, то заблуждение его выступает еще ярче. поэтому речь царя, полная мира и любви, полная таких светлых надежд, оставляет в нас тяжелое, тревожное впечатление. царь говорит:
да правлю я во славе свой народ
да буду благ и
нам же слышатся в это время злобные речи шуйского, слышится смех народной
великий обман – таково общее впечатление, оставляемое в нас и сценой, где выступают бояре, и сценой, где действует народ, и речью царя. семя лжи, посеянное самым избранием бориса, рано, или поздно взойдет.
объяснение: