Размер текста рит и рифма,
ветер под окошками,
тихий, как мечтание,
а за
в сумерках полей
крики перепелок,
ранних звезд мерцание,
к табуну
с уздечкою
выбегу из мрака я,
самого горячего
выберу коня,
и по травам скошенным,
удилами звякая,
конь в село соседнее
понесет меня.
пусть ромашки встречные
от копыт сторонятся,
вздрогнувшие ивы
брызгают росой,-
для меня, как музыкой,
снова мир наполнится
радостью свидания
с девушкой простой!
все люблю без памяти
в деревенском стане я,
будоражат сердце мне
в сумерках полей
крики перепелок,
дальних звезд мерцание,
ржание стреноженных
молодых
Уж Софье Павловне какой
Не приключилось ли печали?
У вас в лице, в движеньях суета.
Фамусов, имеющий свои планы относительно Софьи и боящийся Чацкого как возможного претендента на ее руку, о Софье с Чацким как раз меньше всего желает говорить. Он старается увести от этой темы:
Ах! батюшка, нашел загадку,
Не весел я!.. В мои лета
Не можно же пускаться мне вприсядку!
Чацкий точно не понимает Фамусова или не хочет понять. Мысль о Софье у влюбленного Чацкого - навязчивая идея. Он снова ведет речь о ней:
Никто не приглашает вас;
Я только что спросил два слова
Об Софье Павловне: быть может, нездорова?
Упорство Чацкого в избранной им теме приводит Фамусова в сильнейшее раздражение и гнев:
Тьфу, господи прости! пять тысяч раз
Твердит одно и то же!
То Софьи Павловны на свете нет пригоже,
То Софья Павловна больна.
Скажи, тебе понравилась она?
Обрыскал свет; не хочешь ли жениться?
Постепенно диалог между Чацким и Фамусовым становится все более острым. Словесная дуэль вокруг Софьи перерастает в столкновение воззрений, идей, нравственных понятий. Столкновение на личной почве делается по своему характеру столкновением политическим и мировоззренческим. Но резкая печать личного остается на этом споре и тогда, когда он становится совсем не личным. Тема Софьи отнюдь не исчезает вовсе: она уходит только в глубочайший подтекст. Именно этим объясняется предельная горячность спора и крайняя запальчивость спорящих.
Споря с Чацким, защищая свой взгляд на вещи и свои идеалы, Фамусов еще больше, чем в сцене с Петрушкой, высказывает всю ретроградность и своих взглядов, и своих идеалов. Его рассказ о Максиме Петровиче, который «на золоте едал» и, когда было нужно, перед императрицей «отважно жертвовал затылком», открывает для Чацкого возможность страстной отповеди, позволяет ему проявить всю силу и остроту ума:
Свежо предание, а верится с трудом
Чацкий открыто издевается над идеалами Фамусова:
Хоть есть охотники поподличать везде,
Да нынче смех страшит и держит стыд в узде...
Слова Чацкого о смехе Фамусов, должно быть, принимает особенно близко к сердцу. Смех действительно страшит его больше всего. Недаром, когда Чацкий начинает иронизировать над ним и над его идеалами, гнев и раздражение Фамусова переходят всякие границы. Все, что он теперь говорит, он говорит вне прямой зависимости от слов Чацкого:
Ах! боже мой! он карбонари!
Опасный человек!..
Что говорит! и говорит, как пишет!
Он вольность хочет проповедать!
Да он властей не признает!
В кульминационный момент сцены Фамусов совсем уже перестает слушать что-либо. Грибоедов это оговаривает специальной ремаркой. Ремарка дается тогда, когда слуга объявляет о приходе Скалозуба, ведь это Скалозуба прочит Фамусов в женихи своей дочери, это его он поджидал с радостью и нетерпением. Но когда тот явился, он «ничего не видит и не слышит».
Важное место во втором явлении II действия занимает монолог Чацкого «И точно, начал свет глупеть...», в котором он сравнивает «век нынешний» и «век минувший». Это не упражнение в красноречии, не попытка «просветить» Фамусова, - это вынужденная и страстная защита тех начал жизни, которые ему дороги и от которых он отказаться не может. Конечно, Чацкий молод, горяч и увлекается тем, о чем говорит. Наивность Чацкого не в том, что он пространно объясняется с Фамусовым, пытаясь убедить его в верности своих мыслей, а прежде всего в том, что он считает «век минувший» отошедшим, верит, что «век нынешний» уже сделал свои завоевания и что это необратимо.
Таким образом, вслушиваясь в диалог двух героев: Фамусова и Чацкого, мы видим конфликт двух поколений. Фамусову, твердо хранившему традиции «века минувшего», противопоставлен Александр Андреевич Чацкий, передовой человек «века нынешнего». Столкновение Чацкого - человека с волевым характером, умного, проницательного, с высокими идейными убеждениями, с фамусовским обществом было неизбежно. Это столкновение принимает постепенно все более ожесточенный характер и осложняется личной драмой Чацкого, крушением его надежд на личное счастье. Оценивая роль Чацкого в комедии «Горе от ума», И.А. Гончаров в статье «Мильон терзаний» писал: «...Чацкий породил раскол, и если обманулся в своих личных целях, не нашел «прелести встреч, живого участия», то брызнул сам на заглохшую почву живой водой - увозя с собой «мильон терзаний», этот терновый венец Чацкого -терзаний от всего: от «ума», а еще более от «оскорбленного чувства».
Особенно тяжело было крепостным у таких помещиков, как Троекуров. Богатство и знатный род Троекурова давали ему огромную власть над людьми и возможность удовлетворения любых желаний. Люди для этого избалованного и необразованного человека были игрушками, не имеющими ни души, ни собственной воли (причем не только крепостные). Он держал под замком горничных, которые должны были заниматься рукоделием, насильно выдавал их замуж по своему усмотрению. В то же время собакам помещика жилось лучше, чем людям. С крестьянами и дворовыми Кирила Петрович обходился «строго и своенравно», те боялись барина, однако надеялись на его покровительство в отношениях с соседями.