и вот однажды мне пришлось поехать не в деревню, а на юг, в санаторий, отдыхать, на прекрасный юг с его жарой, декоративными пальмами и душными бархатными ночами, где нет ни горького запаха кашии на полянах, ни холодных лесных озер, в которых на закатах бьют хвостами пудовые щуки.
здесь мне нравится и пленяет только море. это удивительное зрелище. утром оно лиловое, гладкое как стекло, над ним подымается легкий парок; днем оно ослепительно нежное, синее, вечером быстро темнеет, на горизонте подолгу пылают огромные и тают дымки пароходов, уходящих в этот огненный закат.
однако мне было скучно на юге, не хватало тут северных лесов, и был я точно одинок без них. и никак не работалось.
однажды утром я встал в плохом настроении. вся палата была залита горячим солнцем, слабый ветерок играл белой занавеской на . я долго валялся в постели и смотрел на мольберт: вчера начал писать вечернее море. но этот этюд мне совсем не понравился в то утро, я закурил и подумал сердито: "надо уезжать, это безобразие! "
вдруг я услышал будто шелест крыльев, и показалось: что-то черное взъерошенным комом упало за тюлевой занавеской .
я удивился и вышел на . на перилах сидела нахохлившаяся ворона и одним глазом смело и внимательно поглядывала на меня. с какой целью она прилетела сюда, было неизвестно. внизу зеленел санаторный парк, пальмы и кипарисы, за ними - море и пляж, усыпанный телами загорающих: везде был солнечный простор.
- ты зачем? - сказал я, но ворона ничуть не испугалась моего голоса, взглянула любопытно другим глазом и, кивнув мне, произнесла, вроде знакомясь; "кла-ра! "
тогда я усмехнулся, подошел ближе, ворона продолжала сидеть на перилах, только опять нагнула голову; и я, протянув руку, погладил ее.
- ишь ты! - сказал я. - ты откуда?
"кла-ра! " - несколько уже недовольно повторила ворона и нетерпеливо тряхнула хвостом. я засмеялся, указал на дверь и пригласил ее:
- а ну заходи ко мне, если ты не боишься.
не успел я это сказать, как ворона спрыгнула с перил, отодвинула клювом занавеску и вошла в комнату, стуча по паркету когтями. я был окончательно удивлен. паркет оказался так гладко натерт, что ворона, спеша войти, неожиданно поскользнулась, но сейчас же подперлась своим хвостом, как палкой, снова пробормотала с неудовольствием: "кла-ра! "
я сразу догадался, что мне надо делать: быстро взял в ванной мыльницу, сполоснул, поставил ее на пол, накрошил хлеба, потом налил туда молока. глядя на мои приготовления, ворона все с нетерпением трясла хвостом, а раз довольно сердито стукнула клювом по мухе, которая села на пол рядом с мыльницей.
- ну ешь! - весело сказал я и при этом отошел в сторону, чтобы она не стеснялась. ворона подошла к мыльнице и стала так мотать в клюве хлеб, что во все стороны полетели брызги молока.
- как тебя звать? - спросил я.
"кла-ра! " - ответила ворона с полным клювом хлеба и посмотрела на меня презрительно, точно говоря: "будто и не знаешь! "
- а, клара! - обрадованно сказал я, но больше вопросов не задавал, сед на стул и начал наблюдать.
Резко противопоставлен этому герою алексей швабрин, хотя, на первый взгляд, между ними немало сходства. оба они молоды, происходят их дворянского сословия и получили типичное для той эпохи образование. у молодых офицеров схожие интересы. они тесно общаются. от лица гринева, автор сообщает, что со швабриным они виделись каждый день. каждый из этих дворян в той или иной степени интересуется поэзией. о швабрине известно, что он знаком с творчеством в.к. тредиаковского, а гринев сам пишет стихи, которые заслужили похвалу самого сумарокова. есть у героев и еще общее: их неравнодушие к маше мироновой. оба пытаются вызвать ее привязанность, ухаживая за ней каждый по-своему. вот здесь-то и проявляются отличия героев, несхожесть их нравственных принципов. получив от маши отказ, швабрин, подчиняясь худшим побуждениям, пытается очернить честное имя девушки, при этом, не стесняясь, продолжает посещать дом ее родителей, бывает приглашен к столу. совесть его молчит и тогда, когда он стремится сделать все, чтобы гринев и маша не были вместе, хотя их взаимная симпатия очевидна. но это-то его более всего и подстегивает к подлостям. гринев не в силах терпеть наветы швабрина, исподтишка оскорбляющего его возлюбленную. такое поведение он считает подличаньем, недостойным честного человека. защищая доброе имя маши, петр андреевич вынужден предложить швабрину дуэль, однако понятие чести не знакомо сопернику гринева. он и на поединке ведет себя низко. полное представление о том, кто чего стоит, читатель получает из описания захвата белогорской крепости восставшими крестьянами под предводительством пугачева. оба молодых офицера оказываются на краю гибели, видят смерть защитников гарнизона, близких им людей. швабрин выбирает путь предательства, забывая о присяге государыне, о своем долге офицера, дворянской чести: он переходит на сторону восставших. честная смерть не для него, уж лучше бесчестная жизнь – такова его позиция: «ведь остригся в кружок и теперь у нас тут же с ними пирует! проворен, нечего сказать! » гринев, не поступаясь принципами, готов выбрать смерть. он в глаза говорит пугачеву, что будет верен императрице, что в этом он клялся на библии и поэтому не перейдет на сторону бунтовщиков. подобная твердость во взглядах в пугачеве вызывает одобрение и уважение. он позволяет петру уехать из крепости, освободить машу миронову из , организованного швабриным. тот, бесчестно используя свою близость к предводителю бунтовщиков, поставил девушку перед выбором: брак с ним или голодная смерть. лишь отвага петра гринева маше спастись. несмотря на бесчестные уловки швабрина, его клевету, петр гринев остается верен себе и с честью выходит из сложного положения. сохраненное достоинство и любовь маши позволяют ему без стыда и позора жить дальше. швабрин же объявлен государственным преступником. предательство не уберегло его от ранения, плена и смертного приговора. автор «капитанской дочки» на примере судеб героев показывает: каждый поступок значим. невозможно сохранить человеческое достоинство, поступаясь вопросами чести и долга. перебороть низменные инстинкты - значит сохранить душу, поддаться им – потерять ее.
и вот однажды мне пришлось поехать не в деревню, а на юг, в санаторий, отдыхать, на прекрасный юг с его жарой, декоративными пальмами и душными бархатными ночами, где нет ни горького запаха кашии на полянах, ни холодных лесных озер, в которых на закатах бьют хвостами пудовые щуки.
здесь мне нравится и пленяет только море. это удивительное зрелище. утром оно лиловое, гладкое как стекло, над ним подымается легкий парок; днем оно ослепительно нежное, синее, вечером быстро темнеет, на горизонте подолгу пылают огромные и тают дымки пароходов, уходящих в этот огненный закат.
однако мне было скучно на юге, не хватало тут северных лесов, и был я точно одинок без них. и никак не работалось.
однажды утром я встал в плохом настроении. вся палата была залита горячим солнцем, слабый ветерок играл белой занавеской на . я долго валялся в постели и смотрел на мольберт: вчера начал писать вечернее море. но этот этюд мне совсем не понравился в то утро, я закурил и подумал сердито: "надо уезжать, это безобразие! "
вдруг я услышал будто шелест крыльев, и показалось: что-то черное взъерошенным комом упало за тюлевой занавеской .
я удивился и вышел на . на перилах сидела нахохлившаяся ворона и одним глазом смело и внимательно поглядывала на меня. с какой целью она прилетела сюда, было неизвестно. внизу зеленел санаторный парк, пальмы и кипарисы, за ними - море и пляж, усыпанный телами загорающих: везде был солнечный простор.
- ты зачем? - сказал я, но ворона ничуть не испугалась моего голоса, взглянула любопытно другим глазом и, кивнув мне, произнесла, вроде знакомясь; "кла-ра! "
тогда я усмехнулся, подошел ближе, ворона продолжала сидеть на перилах, только опять нагнула голову; и я, протянув руку, погладил ее.
- ишь ты! - сказал я. - ты откуда?
"кла-ра! " - несколько уже недовольно повторила ворона и нетерпеливо тряхнула хвостом. я засмеялся, указал на дверь и пригласил ее:
- а ну заходи ко мне, если ты не боишься.
не успел я это сказать, как ворона спрыгнула с перил, отодвинула клювом занавеску и вошла в комнату, стуча по паркету когтями. я был окончательно удивлен. паркет оказался так гладко натерт, что ворона, спеша войти, неожиданно поскользнулась, но сейчас же подперлась своим хвостом, как палкой, снова пробормотала с неудовольствием: "кла-ра! "
я сразу догадался, что мне надо делать: быстро взял в ванной мыльницу, сполоснул, поставил ее на пол, накрошил хлеба, потом налил туда молока. глядя на мои приготовления, ворона все с нетерпением трясла хвостом, а раз довольно сердито стукнула клювом по мухе, которая села на пол рядом с мыльницей.
- ну ешь! - весело сказал я и при этом отошел в сторону, чтобы она не стеснялась. ворона подошла к мыльнице и стала так мотать в клюве хлеб, что во все стороны полетели брызги молока.
- как тебя звать? - спросил я.
"кла-ра! " - ответила ворона с полным клювом хлеба и посмотрела на меня презрительно, точно говоря: "будто и не знаешь! "
- а, клара! - обрадованно сказал я, но больше вопросов не задавал, сед на стул и начал наблюдать.
кончив есть, клара немного подумала,