Воспоминания - самое ценное из всего, что есть в нашей жизни, а их потеря - самое тяжкое горе из всех. Только они вселяют в нас надежду, убеждают идти вперед, многому учат и позволяют приобретать жизненный опыт. Держать воспоминания в голове - очень безрассудно, ведь они так эфемерны! Каждая частичка памяти составляет огромную мозаику, и если умудриться потерять хотя бы один кусочек, то все рушится, как если бы мы вытащили кирпич из из основания неустойчивой башни. Гораздо разумнее хранить свои воспоминания в чем-то материальном. Может получиться и так, что одна крохотная, на вид абсолютно бесполезная вещица становится смыслом всей жизни. *экспозиция*
Это произошло одним холодным осенним вечером, когда ветер за окном нещадно пытался выбить окно в моей комнате, чтобы залететь внутрь и превратить все в хаос: растрепать тщательно уложенные волосы; уронить на пол стопку бумаг, аккуратно сложенную на моем столе; пролистать мой открытый дневник, лежащий на тумбочке у изголовья кровати, всегда готовый принять мои сокровенные мысли и размышления. Казалось, что с каждой минутой порывы становились все сильнее и сильнее, как будто ветер злился, что я его не пускаю, и начинал еще с большей силой колотить воздушным кулаком по стеклу. Я как раз записывала эту мысль в дневник, когда дверь тихонько приоткрылась, и в душную комнату влетел запах фиалковых духов. Это любимые духи моей бабушки. Не знаю, покупает ли она их или делает сама, но я никогда в жизни не видела флакона с этим ароматом. Бабушка опустилась на кровать возле меня, но пружина не посмела скрипнуть, да и ветер приутих, готовясь подслушать наш разговор. Она легонько коснулась моего плеча и, когда я повернулась, дрожащей морщинистой рукой протянула мне маленькую коробочку. В ней было золотое кольцо с уродливой свинцовой капелькой вместо бриллианта. Воздух дрогнул возле моего лица - я хотела спросить, что это, но вибрация затухла под взглядом блеклых, когда-то давно голубых,глаз. "Носи не снимая" бабушка, и дверь вновь издала тихий шорох. И снова одна в душной комнате. Приоткрыв окно, я заметила, что ветер совсем умолк или вовсе улетел стучаться к кому-то более гостеприимному. Кольцо оказалось мне как раз по размеру, но уродливая серая капля портила весь вид. К тому же, оно постоянно цеплялось за одежду и волосы. *завязка*
Впервые я ослушалась бабушку. Кольцо с серой каплей осталось лежать на дальней полке серванта. Одно время бабушка как будто бы не замечала его отсутствия на моей руке, но через 7 дней она снова попросила меня его примерить. Но кольца на полке не оказалось. Не оказалось его и на полу, и на столе, на комоде... Я виновато посмотрела в ее когда-то голубые глаза, которые загадочно и печально смотрели на мир сквозь прозрачные стеклышки очков. Она не сказала ни слова. Я долго просила прощения, клялась, что еще вчера кольцо было на месте. Но бабушка все молчала. *развитие действия*
Только спустя три года, когда бабушка умерла, мама рассказала мне тайну кольца с уродливой серой капелькой. Мой дедушка был на войне. Он был на волосок от смерти: наступление, взрыв, вспышка, темнота, белая простыня, напряженные глаза врачей, белый бинт, багровое пятно на нем... Пуля пронзила его плечо. Несколько миллиметров - и она бы сквозь сердце. Дедушка выжил. После долгих четырех месяцев в госпитале его наконец-то выписывают. Горячо поблагодарив доктора, он собирался уйти, но тот его остановил. В кулаке у врача была зажата свинцовая капелька - та самая пуля, которая едва ли его не убила. Напоминание о том, как прекрасно жить. *кульминация*
Я так и не нашла то кольцо. Не знаю, куда оно исчезло, больше я его никогда не видела. Жизнь для меня как будто потеряла все краски. Я перестала замечать звук ветра, шелест сухих листьев, скрип пружины и шорох открывающейся двери... И на душе у меня было тяжело-тяжело, как будто в нее зашили миллионы свинцовых капелек. *развязка*
Мой дневник, в который я записывала свои мысли, сгорел при пожаре. Тогда никто из людей не погиб. Умерли лишь мои последние воспоминания... *заключение*
XX век дал нам, скажем так, волнообразное развитие литературы. Это волнообразное движение является родовой чертой литературы XX века. Уже при Чехове и Толстом на сцене появляется так называемый «Серебряный век», который сейчас у нас поднимается очень высоко и ставится порой даже выше «Золотого века», то есть XIX века русской литературы. Действительно, начало XX века и «Серебряный век», в частности, дали блестящие таланты: Белого, Бальмонта, Ахматову, Гумилева. Наконец, Блока, который, конечно, отделяется от них всех и продолжает традиции великой русской литературы. Несмотря на это, это был век упадка и распада. За предыдущее столетие русская литература накопила огромный этический материал. Этот этический материал сводился по существу к одной высшей отметке, отметке христианского идеала. Русская литература как бы устремлялась вверх. Одновременно она оставила после себя наследство чисто эстетическое, то есть развила жанры, обогатила язык, двинула вперед все разнообразие форм литературы. «Серебряный век» не без блеска воспользовался достижениями русской литературы в области формы, но пренебрег этическим материалом, который она накопила, пренебрег ее идеалом. Я имею в виду и поэзию и прозу. Звуки, краски, рифмы, игра со словом и - полное отсутствие интереса к главному интересу своей предшественницы. Содержание опускается вниз, уходит на дно, а наверху остаются звуки, которые не лишены красоты, но это красота распада, красота если не агонии, то, во всяком случае, близкого присутствия смерти. В жизни тоже так бывает, и так случилось в русской литературе.
Это произошло одним холодным осенним вечером, когда ветер за окном нещадно пытался выбить окно в моей комнате, чтобы залететь внутрь и превратить все в хаос: растрепать тщательно уложенные волосы; уронить на пол стопку бумаг, аккуратно сложенную на моем столе; пролистать мой открытый дневник, лежащий на тумбочке у изголовья кровати, всегда готовый принять мои сокровенные мысли и размышления. Казалось, что с каждой минутой порывы становились все сильнее и сильнее, как будто ветер злился, что я его не пускаю, и начинал еще с большей силой колотить воздушным кулаком по стеклу. Я как раз записывала эту мысль в дневник, когда дверь тихонько приоткрылась, и в душную комнату влетел запах фиалковых духов. Это любимые духи моей бабушки. Не знаю, покупает ли она их или делает сама, но я никогда в жизни не видела флакона с этим ароматом. Бабушка опустилась на кровать возле меня, но пружина не посмела скрипнуть, да и ветер приутих, готовясь подслушать наш разговор. Она легонько коснулась моего плеча и, когда я повернулась, дрожащей морщинистой рукой протянула мне маленькую коробочку. В ней было золотое кольцо с уродливой свинцовой капелькой вместо бриллианта. Воздух дрогнул возле моего лица - я хотела спросить, что это, но вибрация затухла под взглядом блеклых, когда-то давно голубых,глаз. "Носи не снимая" бабушка, и дверь вновь издала тихий шорох. И снова одна в душной комнате. Приоткрыв окно, я заметила, что ветер совсем умолк или вовсе улетел стучаться к кому-то более гостеприимному. Кольцо оказалось мне как раз по размеру, но уродливая серая капля портила весь вид. К тому же, оно постоянно цеплялось за одежду и волосы. *завязка*
Впервые я ослушалась бабушку. Кольцо с серой каплей осталось лежать на дальней полке серванта. Одно время бабушка как будто бы не замечала его отсутствия на моей руке, но через 7 дней она снова попросила меня его примерить. Но кольца на полке не оказалось. Не оказалось его и на полу, и на столе, на комоде... Я виновато посмотрела в ее когда-то голубые глаза, которые загадочно и печально смотрели на мир сквозь прозрачные стеклышки очков. Она не сказала ни слова. Я долго просила прощения, клялась, что еще вчера кольцо было на месте. Но бабушка все молчала. *развитие действия*
Только спустя три года, когда бабушка умерла, мама рассказала мне тайну кольца с уродливой серой капелькой. Мой дедушка был на войне. Он был на волосок от смерти: наступление, взрыв, вспышка, темнота, белая простыня, напряженные глаза врачей, белый бинт, багровое пятно на нем... Пуля пронзила его плечо. Несколько миллиметров - и она бы сквозь сердце. Дедушка выжил. После долгих четырех месяцев в госпитале его наконец-то выписывают. Горячо поблагодарив доктора, он собирался уйти, но тот его остановил. В кулаке у врача была зажата свинцовая капелька - та самая пуля, которая едва ли его не убила. Напоминание о том, как прекрасно жить. *кульминация*
Я так и не нашла то кольцо. Не знаю, куда оно исчезло, больше я его никогда не видела. Жизнь для меня как будто потеряла все краски. Я перестала замечать звук ветра, шелест сухих листьев, скрип пружины и шорох открывающейся двери... И на душе у меня было тяжело-тяжело, как будто в нее зашили миллионы свинцовых капелек. *развязка*
Мой дневник, в который я записывала свои мысли, сгорел при пожаре. Тогда никто из людей не погиб. Умерли лишь мои последние воспоминания... *заключение*
Объяснение:
XX век дал нам, скажем так, волнообразное развитие литературы. Это волнообразное движение является родовой чертой литературы XX века. Уже при Чехове и Толстом на сцене появляется так называемый «Серебряный век», который сейчас у нас поднимается очень высоко и ставится порой даже выше «Золотого века», то есть XIX века русской литературы. Действительно, начало XX века и «Серебряный век», в частности, дали блестящие таланты: Белого, Бальмонта, Ахматову, Гумилева. Наконец, Блока, который, конечно, отделяется от них всех и продолжает традиции великой русской литературы. Несмотря на это, это был век упадка и распада. За предыдущее столетие русская литература накопила огромный этический материал. Этот этический материал сводился по существу к одной высшей отметке, отметке христианского идеала. Русская литература как бы устремлялась вверх. Одновременно она оставила после себя наследство чисто эстетическое, то есть развила жанры, обогатила язык, двинула вперед все разнообразие форм литературы. «Серебряный век» не без блеска воспользовался достижениями русской литературы в области формы, но пренебрег этическим материалом, который она накопила, пренебрег ее идеалом. Я имею в виду и поэзию и прозу. Звуки, краски, рифмы, игра со словом и - полное отсутствие интереса к главному интересу своей предшественницы. Содержание опускается вниз, уходит на дно, а наверху остаются звуки, которые не лишены красоты, но это красота распада, красота если не агонии, то, во всяком случае, близкого присутствия смерти. В жизни тоже так бывает, и так случилось в русской литературе.