Автор выдвигает несколько предположений о том, кто же напал на волчицу-мать. Первое - что это сделал другой волк, второе - охотничьи собаки. Но чёткого ответа поэт не даёт, лишь говорит о том, что "слепым волчатам это не узнать". Возможно, таким образом даже сравнивая нас, читателей, с волчатами.
3. Человек не тронул волчат, оставшихся без защиты, так как хоть и волчатнчиком, но оставался человеком, которому присуще чувства, сопереживание и сочувствтвие. Он не стал добивать мать и забирать волчат, но и не стал Пустил всё на самотёк.
4. Автор пишет о противостоянии природы и человека. И несмотря на то, что правда не на стороне человека, сила – именно на его, поэтому он является источником настоящих бед. Он убивает ради забавы, уничтожая животный мир.
Иван Шмелев. Рождество в Москве. Рассказ делового человека
Рождество в Москве чувствовалось задолго, – веселой, деловой сутолокой.Только заговелись в Филипповки, 14 ноября, к рождественскому посту, ауж по товарным станциям, особенно в Рогожской, гуси и день и ночь гогочут, – "гусиные поезда", в Германию: раньше было, до ледников-вагонов, живым грузом. Не поверите, – сотни поездов! Шел гусь через Москву, – с Козлова, Тамбова, Курска, Саратова, Самары... Не поминаю Полтавщины, Польши, Литвы, Волыни: оттуда пути другие. И утка, и кура, и индюшка, и тетерка... глухарь и рябчик, бекон-грудинка, и...– чего только требует к Рождеству душа. Горами от нас валило отборноесливочное масло, "царское", с привкусом на-чуть-чуть грецкого ореха, – знатоки это о-чень понимают, – не хуже прославленного датчанского. Катил жерновами мягкий и сладковатый, жирный, остро-душистый" русско-швейцарский" сыр, верещагинских знаменитых сыроварен, "однаноздря". Чуть не в пятак ноздря. Никак не хуже швейцарского... и дешевле. На сыроварнях у Верещагина вписаны были в книгу анекдоты, как отменные сыровары по Европе на дегустациях. А с предкавказских, ставропольских, степей катился "голландский", липовая головка, розовато-лимонный под разрезом, – не настояще-голландский, а чуть получше. Толк в сырах немцы понимали, могли соответствовать знаменитейшим сырникам-французам. Ну и "мещерский" шел, – княжескоеизделие! – мелковато-зернисто-терпкий, с острецой натуральной выдержки,– требовался в пивных-биргаллях. Крепкие пивопивы раскусили-таки тараньку нашу: входила в славу, просилась за границу, – белорыбьего балычка не хуже, и – дешевка.
1.
Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит.
Волка зубы кормят, лису хвост бережет.
Волка зубы кормят, лису хвост бережет.
2.
Автор выдвигает несколько предположений о том, кто же напал на волчицу-мать. Первое - что это сделал другой волк, второе - охотничьи собаки. Но чёткого ответа поэт не даёт, лишь говорит о том, что "слепым волчатам это не узнать". Возможно, таким образом даже сравнивая нас, читателей, с волчатами.
3. Человек не тронул волчат, оставшихся без защиты, так как хоть и волчатнчиком, но оставался человеком, которому присуще чувства, сопереживание и сочувствтвие. Он не стал добивать мать и забирать волчат, но и не стал Пустил всё на самотёк.
4. Автор пишет о противостоянии природы и человека. И несмотря на то, что правда не на стороне человека, сила – именно на его, поэтому он является источником настоящих бед. Он убивает ради забавы, уничтожая животный мир.
5. Олицетворение: "жажда мести входила", "кровь плыла".
Эпитет: "густая лощина", "холодеющую кровь"
6. Волчата
слепые, голодные
толкались, ворчали, сосали
остаются без материнской защиты
дети
Иван Шмелев. Рождество в Москве. Рассказ делового человека
Рождество в Москве чувствовалось задолго, – веселой, деловой сутолокой.Только заговелись в Филипповки, 14 ноября, к рождественскому посту, ауж по товарным станциям, особенно в Рогожской, гуси и день и ночь гогочут, – "гусиные поезда", в Германию: раньше было, до ледников-вагонов, живым грузом. Не поверите, – сотни поездов! Шел гусь через Москву, – с Козлова, Тамбова, Курска, Саратова, Самары... Не поминаю Полтавщины, Польши, Литвы, Волыни: оттуда пути другие. И утка, и кура, и индюшка, и тетерка... глухарь и рябчик, бекон-грудинка, и...– чего только требует к Рождеству душа. Горами от нас валило отборноесливочное масло, "царское", с привкусом на-чуть-чуть грецкого ореха, – знатоки это о-чень понимают, – не хуже прославленного датчанского. Катил жерновами мягкий и сладковатый, жирный, остро-душистый" русско-швейцарский" сыр, верещагинских знаменитых сыроварен, "однаноздря". Чуть не в пятак ноздря. Никак не хуже швейцарского... и дешевле. На сыроварнях у Верещагина вписаны были в книгу анекдоты, как отменные сыровары по Европе на дегустациях. А с предкавказских, ставропольских, степей катился "голландский", липовая головка, розовато-лимонный под разрезом, – не настояще-голландский, а чуть получше. Толк в сырах немцы понимали, могли соответствовать знаменитейшим сырникам-французам. Ну и "мещерский" шел, – княжескоеизделие! – мелковато-зернисто-терпкий, с острецой натуральной выдержки,– требовался в пивных-биргаллях. Крепкие пивопивы раскусили-таки тараньку нашу: входила в славу, просилась за границу, – белорыбьего балычка не хуже, и – дешевка.