Много таких сложных напряжений глубится в прилагерном мире, много противоречий между его восемью разрядами. Перемешанные в повседневной жизни с репрессированными и полурепрессированными, честные советские граждане не упустят попрекнуть их и поставить на место, особенно если пойдёт о комнате в новом бараке. А надзиратели, как носящие форму МВД, претендуют быть выше вольных. А ещё обязательно есть женщины, попрекаемые всеми за то, что без них пропали бы одинокие мужики. А ещё есть женщины, замыслившие иметь мужика постоянного. Такие ходят к лагерной вахте, когда знают, что будет освобождение, и хватают за рукава незнакомых: "Иди ко мне! У меня угол есть, согрею. Костюм тебе куплю! Ну, куда поедешь? Ведь опять посадят!"
А ещё есть над посёлком оперативное наблюдение, есть свой кум и свои стукачи, и мотают жилы; кто это принимает письма от зэков, и кто это продавал лагерное обмундирование за углом барака.
И уж конечно меньше, чем где бы то ни было в Союзе, есть у жителей прилагерного мира ощущение Закона и барачной комнаты своей — как Крепости. У одних паспорт помаранный, у других его вовсе нет, третьи сами сидели в лагере, четвёртые — члены семьи, и так все эти независимые расконвоированные граждане ещё послушнее, чем заключённые, окрику человека с винтовкой, ещё безропотнее против человека с револьвером. Видя их, они не вскидывают гордой головы — "не имеете права!", а сжимаются и гнутся — как бы И это ощущение бесконтрольной власти штыка и мундира так уверенно реет над Архипелага со всем его прилагерным миром, так передаётся каждому, вступающему в этот край, что вольная женщина (П-чина) с девочкой, летящая красноярской трассой на свидание к мужу в лагерь, по первому требованию сотрудников МВД в самолёте даёт обшарить, обыскать себя и раздеть догола девочку. (С тех пор девочка постоянно плакала при виде Голубых.)
Но если кто-нибудь скажет теперь, что нет печальнее этих прилагерных окрестностей и что прилагерный мир — клоака, мы ответим: кому как.
Вот якут Колодезников за отгон чужого оленя в тайгу получил в 1932 три года и, по правилам глубокомысленных перемещений, с родной Колымы был послан отбывать под Ленинград. Отбыл, и в самом Ленинграде был, и привёз семье ярких тканей, и всё ж много лет потом жаловался землякам и зэкам, присланным из Ленинграда:
— Ох, скучно там у вас! Ох, плохо!..
Глава 22
Мы строим
После всего сказанного о лагерях, так и рвётся во да полно! Да выгоден ли был государству труд заключённых? А если не выгоден — так стоило ли весь Архипелаг затевать?
В самих лагерях среди зэков обе точки зрения на это были, и любили мы об этом спорить.
Конечно, если верить вождям, — спорить тут не о чем. Товарищ Молотов, когда-то второй человек государства, изъявил VI съезду Советов СССР по поводу использования труда заключённых: "Мы делали это раньше, делаем теперь и будем делать впредь. Это выгодно для общества. Это полезно для преступников."
Не для государства это выгодно, заметьте! — для самого общества. А для преступников — полезно. И будем делать впредь! И о чём же спорить?
Да и весь порядок сталинских десятилетий, когда прежде планировались строительства, а потом уже — набор преступников для них, подтверждает, что правительство как бы не сомневалось в экономической выгоде лагерей. Экономика шла впереди правосудия.
Но очевидно, что заданный во требует уточнения и расчленения:
— оправдывают ли себя лагеря в политическом и социальном смысле?
— оправдывают ли они себя экономически?
— самоокупаются ли они? (при кажущемся сходстве второго и третьего во здесь есть различие)?
На первый во ответить не трудно: для сталинских целей лагеря были прекрасным местом, куда можно было загонять миллионы — для испугу. Стало быть, политически они себя оправдывали. Лагеря были также корыстно-выгодны огромному социальному слою — несчётному числу лагерных офицеров: они давали им "военную службу" в безопасном тылу, спецпайки, ставки, мундиры, квартиры, положение в обществе. Также пригревались тут и тьмы надзирателей, и лбов-охранников, дремавших на лагерных вышках (в то время как тринадцатилетних мальчишек сгоняли в ремесленные училища). Все эти паразиты всеми силами поддерживали Архипелаг — гнездилище крепостной эксплуатации. Всеобщей амнистии боялись они как моровой язвы.
Федоту 32 года, но он всегда чувствовал себя гораздо старше. За глаза его называют «пеньком замшелым», «стариком». Коренастый, крепкий мужик. Чувствовался в нем стержень и характер. Еще пацаненком, в 14-ти летнем возрасте ему пришлось рано повзрослеть. Он остается единственным кормильцем, добытчиком и поильцем в семье после смерти отца. Пахал без продыху. Лишь к 20-ти годам парень узнает, что людям положены выходные.
Необразованный. Не мог похвастаться Федот дипломом о высшем образовании. Он даже среднего не получил в свои годы. Неполные четыре класса начальной школы. Читать, писать и считать научили и ладно. Он бы дальше пошел учиться, но трагическая смерть отца нарушила планы на дальнейшую учебу.
Как все парни его возраста, Федот идет в армию. После армии остается служить дальше. Окончив полковую школу, получает звание старшины.
Немногословный. Васков не отличался разговорчивостью. Все больше молчал, да слушал. «…В запасе двадцать слов, да и те из уставов…»
Строгий и сдержанный. Федот не позволял себе расслабляться. У него все было четко, по пунктикам распределено, что можно, а что нет. Дисциплина, прежде всего. Никаких вольностей. Под его командованием были молодые парни, но их постоянные пьянки и гулянки надоели командиру. Он обращается к начальству с заменить отряд на более стоящих бойцов. Вскоре после этого под его командование попадает отряд, состоящий из одних девчат. Отправляясь с ними в лес на задание, его характер меняется. В нем отцовские чувства к каждому своему бойцу. Он сочувствует и искренне переживает за них.
Внимательный и заботливый. За внешней неприступностью и суровым нравом скрывался добрый и отзывчивый человек. Он интересовался личной жизнью бойцов, их проблемами. Всегда мог поддержать и приободрить, если они падали духом и теряли веру в лучшее.
Вся жизнь идет по уставу, за десять лет он дослужился до звания старшины. Служба на разъезде была несложная, и бойцы быстро расхолаживались. Они начинали попивать самогон и доставляли много хлопот Васкову. Он жаловался начальству и прислать непьющих. Начальство вняло его мольбам и прислало в его распоряжение девушек-зенитчиц. Со временем они стали для него близкими людьми. После войны он будет приезжать в эти места и вспоминать их поименно.
Много таких сложных напряжений глубится в прилагерном мире, много противоречий между его восемью разрядами. Перемешанные в повседневной жизни с репрессированными и полурепрессированными, честные советские граждане не упустят попрекнуть их и поставить на место, особенно если пойдёт о комнате в новом бараке. А надзиратели, как носящие форму МВД, претендуют быть выше вольных. А ещё обязательно есть женщины, попрекаемые всеми за то, что без них пропали бы одинокие мужики. А ещё есть женщины, замыслившие иметь мужика постоянного. Такие ходят к лагерной вахте, когда знают, что будет освобождение, и хватают за рукава незнакомых: "Иди ко мне! У меня угол есть, согрею. Костюм тебе куплю! Ну, куда поедешь? Ведь опять посадят!"
А ещё есть над посёлком оперативное наблюдение, есть свой кум и свои стукачи, и мотают жилы; кто это принимает письма от зэков, и кто это продавал лагерное обмундирование за углом барака.
И уж конечно меньше, чем где бы то ни было в Союзе, есть у жителей прилагерного мира ощущение Закона и барачной комнаты своей — как Крепости. У одних паспорт помаранный, у других его вовсе нет, третьи сами сидели в лагере, четвёртые — члены семьи, и так все эти независимые расконвоированные граждане ещё послушнее, чем заключённые, окрику человека с винтовкой, ещё безропотнее против человека с револьвером. Видя их, они не вскидывают гордой головы — "не имеете права!", а сжимаются и гнутся — как бы И это ощущение бесконтрольной власти штыка и мундира так уверенно реет над Архипелага со всем его прилагерным миром, так передаётся каждому, вступающему в этот край, что вольная женщина (П-чина) с девочкой, летящая красноярской трассой на свидание к мужу в лагерь, по первому требованию сотрудников МВД в самолёте даёт обшарить, обыскать себя и раздеть догола девочку. (С тех пор девочка постоянно плакала при виде Голубых.)
Но если кто-нибудь скажет теперь, что нет печальнее этих прилагерных окрестностей и что прилагерный мир — клоака, мы ответим: кому как.
Вот якут Колодезников за отгон чужого оленя в тайгу получил в 1932 три года и, по правилам глубокомысленных перемещений, с родной Колымы был послан отбывать под Ленинград. Отбыл, и в самом Ленинграде был, и привёз семье ярких тканей, и всё ж много лет потом жаловался землякам и зэкам, присланным из Ленинграда:
— Ох, скучно там у вас! Ох, плохо!..
Глава 22
Мы строим
После всего сказанного о лагерях, так и рвётся во да полно! Да выгоден ли был государству труд заключённых? А если не выгоден — так стоило ли весь Архипелаг затевать?
В самих лагерях среди зэков обе точки зрения на это были, и любили мы об этом спорить.
Конечно, если верить вождям, — спорить тут не о чем. Товарищ Молотов, когда-то второй человек государства, изъявил VI съезду Советов СССР по поводу использования труда заключённых: "Мы делали это раньше, делаем теперь и будем делать впредь. Это выгодно для общества. Это полезно для преступников."
Не для государства это выгодно, заметьте! — для самого общества. А для преступников — полезно. И будем делать впредь! И о чём же спорить?
Да и весь порядок сталинских десятилетий, когда прежде планировались строительства, а потом уже — набор преступников для них, подтверждает, что правительство как бы не сомневалось в экономической выгоде лагерей. Экономика шла впереди правосудия.
Но очевидно, что заданный во требует уточнения и расчленения:
— оправдывают ли себя лагеря в политическом и социальном смысле?
— оправдывают ли они себя экономически?
— самоокупаются ли они? (при кажущемся сходстве второго и третьего во здесь есть различие)?
На первый во ответить не трудно: для сталинских целей лагеря были прекрасным местом, куда можно было загонять миллионы — для испугу. Стало быть, политически они себя оправдывали. Лагеря были также корыстно-выгодны огромному социальному слою — несчётному числу лагерных офицеров: они давали им "военную службу" в безопасном тылу, спецпайки, ставки, мундиры, квартиры, положение в обществе. Также пригревались тут и тьмы надзирателей, и лбов-охранников, дремавших на лагерных вышках (в то время как тринадцатилетних мальчишек сгоняли в ремесленные училища). Все эти паразиты всеми силами поддерживали Архипелаг — гнездилище крепостной эксплуатации. Всеобщей амнистии боялись они как моровой язвы.
Федоту 32 года, но он всегда чувствовал себя гораздо старше. За глаза его называют «пеньком замшелым», «стариком». Коренастый, крепкий мужик. Чувствовался в нем стержень и характер. Еще пацаненком, в 14-ти летнем возрасте ему пришлось рано повзрослеть. Он остается единственным кормильцем, добытчиком и поильцем в семье после смерти отца. Пахал без продыху. Лишь к 20-ти годам парень узнает, что людям положены выходные.
Необразованный. Не мог похвастаться Федот дипломом о высшем образовании. Он даже среднего не получил в свои годы. Неполные четыре класса начальной школы. Читать, писать и считать научили и ладно. Он бы дальше пошел учиться, но трагическая смерть отца нарушила планы на дальнейшую учебу.
Как все парни его возраста, Федот идет в армию. После армии остается служить дальше. Окончив полковую школу, получает звание старшины.
Немногословный. Васков не отличался разговорчивостью. Все больше молчал, да слушал. «…В запасе двадцать слов, да и те из уставов…»
Строгий и сдержанный. Федот не позволял себе расслабляться. У него все было четко, по пунктикам распределено, что можно, а что нет. Дисциплина, прежде всего. Никаких вольностей. Под его командованием были молодые парни, но их постоянные пьянки и гулянки надоели командиру. Он обращается к начальству с заменить отряд на более стоящих бойцов. Вскоре после этого под его командование попадает отряд, состоящий из одних девчат. Отправляясь с ними в лес на задание, его характер меняется. В нем отцовские чувства к каждому своему бойцу. Он сочувствует и искренне переживает за них.
Внимательный и заботливый. За внешней неприступностью и суровым нравом скрывался добрый и отзывчивый человек. Он интересовался личной жизнью бойцов, их проблемами. Всегда мог поддержать и приободрить, если они падали духом и теряли веру в лучшее.
Вся жизнь идет по уставу, за десять лет он дослужился до звания старшины. Служба на разъезде была несложная, и бойцы быстро расхолаживались. Они начинали попивать самогон и доставляли много хлопот Васкову. Он жаловался начальству и прислать непьющих. Начальство вняло его мольбам и прислало в его распоряжение девушек-зенитчиц. Со временем они стали для него близкими людьми. После войны он будет приезжать в эти места и вспоминать их поименно.