Данте умер в ночь с 13 по 14 сентября 1321 г. Гвидо Новелло приказал положить его тело в каменный античный саркофаг. На голову Данте правитель Равенны возложил лавровый венок, воздав великому поэту почесть, которую забыли или не хотели воздать ему при жизни неблагодарные современники...
После кончины Данте его сыновья, разобрав бумаги отца, увидели, что недостает последних тринадцать песен «Божественной комедии». Якопо и Пьетро искали рукопись всюду по дому и, наконец, пришли к заключению, что Бог не дал Данте возможности закончить поэму. Так как оба они писали стихи, то после долгих советов с друзьями решили, что они сами допишут конец «Рая», чтобы огромное произведение отца не осталось незавершенным. Но так как гений не передается по наследству, можно себе представить, что наделали бы эти два посредственных поэта. К счастью, Якопо (Пьетро в это время был в отсутствии) вскоре приснился сон. Он увидел своего отца в белом одеянии. От лица его исходило необычайное сияние. Сын, дрожа, спросил: «Закончил ли ты свое произведение?» Данте ответил: «Да, закончил». Якопо показалось, что среди ночи отец взял его за руку, и повел в свою спальню, и, прикоснувшись к стене, сказал: «Здесь то, что вы так долго искали». И тут прекратился сон, и Данте исчез. Когда Якопо совсем проснулся, он оделся и побежал по полутемным улицам Равенны к их общему другу Пьетро Джардини, нотариусу, и поведал обо всем, что с ним случилось. Придя в комнату Данте, они увидели циновку, прислоненную к стене; когда ее подняли, то обнаружилась ниша, которую ранее никто не замечал. Там они нашли рукопись, испорченную от сырости стены. Очистив ее от плесени и вытерев, они убедились, что рукопись содержит последние тринадцать песен, которые они искали.
Действительно ли приснился Якопо со или рассказ о нахождении рукописи был одной из многочисленных легенд, которые сопровождали Данте в течение последних лет его жизни, в конце концов не так важно. Главное, что поэма существовала в целости.
В течение долгого времени читатели и критики от давали предпочтение первой кантике «Божественной комедии». Большой заслугой известного итальянского литературоведа XIX века Франческо де Санктиса и философа начала нашего столетия Бенедетто Кроче было то, что они обратили особое внимание на художественную сторону «Рая». В своих лекциях о Данте де Санктис говорил, что в «Рае» исчезают формы, тают контуры в озерах света. Кроче отмечают гармонию звуков и красок в последней части «Божественной комедии» и отдельные стихи, пленяющие воображение, как, например:
Я видел много лиц, любви достойных,
Украшенных улыбкой и лучом,
И обликов почтенных и спокойных.
По мнению Кроче, «Рай» представляет собой «последний большой сборник лирики из периода зрелости Данте» и в нем более, чем в других частях «Божественной комедии», встречается «небольших совершеннейших отрывков лирики». Кроче обратил внимание читателей на осиянные райские пейзажи, на лунное облако лучезарное, густое, как бы затвердевшее, напоминающее адамант. Эти лирические партии «Рая» и пронизанные светом пейзажи остаются в памяти сами по себе независимо от содержания, аллегорий и архитектоники поэмы. Неаполитанский философ и литературовед показал лишь одну, правда, весьма важную область поэтического мира Данте. Остается все же неоспоримым, что великий поэт не писал «Рай» только для того, чтобы соединить в одно целое разрозненные страницы из своего лирического дневника. Данте стремился отвоевать у схоластической философии право на объяснение вселенной. В этой борьбе за равноправие поэзии и философии Данте предстоит нам как мыслитель нового времени, как гений Возрождения.
Данте, опираясь на традиции античности, восстановил право поэта объяснять тайны мира. Поэтому цель данного реферата – проанализировать систему мироздания Данте, в частности структуру Рая.
Памятаю, яшчэ калі вучылася ў школе, мне неяк не па-дзіцячы хацелася смутку, таямнічага, незвычайнага лёсу. Прайшлі гады - я спазнала смутак і зразумела, што навучыцца смутку нельга, як нельга навучыцца і радасці. На ўсё свой час. Яшчэ я ведаю цяпер, што з гадамі душа цішэе, лагаднее, супакойваецца, але не засынае: яна, як і раней, шукае радасці, толькі ведае ўжо, што хоча іменна яе. Вось чаму я думаю, што пасталелы чалавек большы рамантык, чым ён быў у раннім юнацтве. І калі я зразумела гэта, я сустрэла цябе. Раней бы мы не сустрэліся, бо не зразумелі б адно аднаго.
Памятаеш нашу першую сустрэчу?
Тою раніцай я заходзіла да сваіх знаёмых па апельсіны: яны недзе дастаюць іх, сказалі, што могуць дастаць і мне. А я падумала, што добра будзе занесці іх Лёльцы, сестрыной дачушцы: ты ведаеш, малой не вельмі соладка жывецца. Сястра даўно не ладзіць з мужам, усё не можа дараваць яму нейкія мужчынскія грахі - яны часта сварацца, а малое бегае ад бацькі да маці, не ведаючы, да каго хінуцца. А дзяўчынцы пяць год, і яна такая слаўная.
Той раніцай, памятаю, ішла я паўз кінатэатр. Памятаю, як пад ягоным дахам, недзе там, за шэрымі калонамі, заўзята чырыкалі вераб'і, унізе, ля ўвахода, прыбіральшчыца шчыравала з дзеркачом, а на сцяне, над ёю, ружова білася, то святлеючы, то робячыся гусцей, трапяткая сонечная плямка. І ўедліва-церпка пахла пылам. Я люблю, калі пахне пылам, а ў тую вясновую раніцу вуліца пахла яшчэ і свежымі булкамі, і духмянай кавай, і цвярозлівым халадком маладой зялёнай лістоты. Я паціху ішла сабе тратуарам і ўглядалася ў абліччы нячастых прахожых. Ты ведаеш, ты, можа, прыкмячаў гэта сцішанае, смужліва-мройнае ззянне, што бывае вясной на тварах у людзей, на тварах, ледзь кранутых першым загарам? Такое яшчэ можна заўважыць, зазірнуўшы чалавеку ў твар, калі на вуліцы ціхі і цёплы дождж. А ты заўважаў, што ў дождж хораша і лёгка думаецца, а на душы бывае так светла і ясна?
У тую раніцу ты быў такі спакойны, стомлена-ціхі нейкі, усмешлівы і лагодны. І ты так смешна і па-дзіцячы лёгка тады гаварыў. Памятаеш, калі я рассыпала на рагу вуліцы апельсіны і ты немаведама адкуль нахапіўся іх падбіраць?
Усё нібы ў тую раніцу спрыяла таму, каб мы сустрэліся з табою.
А якая была тады вясна! Дзе толькі не былі мы з табою тою вясной! У дождж да позняй ночы праседжвалі мы ў скверах, накрыўшыся тваім пінжаком, і, памятаеш, колькі разоў пачыналі думаць пра тое, каб некуды з'ехаць, далёка-далёка, у таямнічыя нікому не даступныя мясціны. Што за жаданні былі ў нас, няўжо каханню трэба, каб былі толькі яно і цэлы свет? Мы куплялі на вакзале білеты ўсё роўна на які цягнік - і колькі незнаёмых вёсак, рэчак, лясоў і палян неспадзявана адкрылі мы так для сябе. А кінатэатры на ўскраінах горада - старыя, са скрыпучымі лаўкамі, з вышараванай нагамі, выбітай да ямак падлогай? А сеансы, на якіх ад суседа па лаўцы часам нясцерпна пахла гарэлкай, у час якіх ірвалася лента і рабілася цёмна, хоць выкалі вока, і тады ў зале ўсчыналіся свіст, крык, не вельмі далікатныя жарты. Ніхто не ведаў там нічога пра нас, і гэта было прыемна, як, мусіць, прыемна было якому-небудзь прынцу са старога рамана, пераапранутаму жабраком.
А потым у нас пачаліся нелады. Ты як бы помсціў за нешта мне, як бы знарок стараўся абразіць мяне - які ты быў жорсткі і ў той жа час нейкі разгублены ў сваёй халоднай зласлівасці. Мне было з табою так цяжка. Навошта ты рабіў гэтак?
Толькі пазней я здагадалася, што ты раўнаваў мяне, што ты баяўся мяне страціць. І тады, зразумеўшы, я даравала табе ўсё.
Гэта было ўжо летам, пасля таго як я паехала з нашага горада, сказаўшы, што мы надакучылі адно аднаму, што нам трэба адпачыць, пабыць на адзіноце, разабрацца ў сваіх пачуццях.
Я паехала тады да цёткі, у ціхі і зялёны гарадок - былы абласны цэнтр. Мне якраз і трэба было гэта - цішыня, вузкія вуліцы, гаршкі з кветкамі, падвешаныя да ліхтарных слупоў, санлівыя жанчыны ў кіёсках з газетамі. Усё проста, зразумела і трошкі сумна. І ніхто не здзівіўся б, каб аднойчы на вуліцы паявіліся хоць бы козы.
У тым горадзе ёсць рака, а ў яе за горадам, ля невялікай вёскі, упадае, выліваючыся ў тры ручвы, неглыбокая халодная рэчка. Над правым ручвом - пясчаны бераг, парослы лазой, за ім - гара з шатрыстымі цёмнымі соснамі.
Кожны дзень я хадзіла на тую рэчку купацца.
Ляжыш на беразе - трымціць, снуецца ў шырокіх ручвах вада, бялеюць на рачных астраўках валуны, сіняя тамлівая смуга вісіць над вадою там, дзе робіць паварот рака, дзе пад гарой насыпанага самазваламі пяску ракоча пад'ёмнік, грузячы баржы. Хлапчукі з берага ловяць вудамі рыбу. У полудзень заходзяць у рэчку каровы, стаяць у вадзе, махаючы хвастамі, - плыве, пялёхкае рака, і паволі плыве час, цягучы, як звон конікаў у вушах.
Объяснение:
Данте умер в ночь с 13 по 14 сентября 1321 г. Гвидо Новелло приказал положить его тело в каменный античный саркофаг. На голову Данте правитель Равенны возложил лавровый венок, воздав великому поэту почесть, которую забыли или не хотели воздать ему при жизни неблагодарные современники...
После кончины Данте его сыновья, разобрав бумаги отца, увидели, что недостает последних тринадцать песен «Божественной комедии». Якопо и Пьетро искали рукопись всюду по дому и, наконец, пришли к заключению, что Бог не дал Данте возможности закончить поэму. Так как оба они писали стихи, то после долгих советов с друзьями решили, что они сами допишут конец «Рая», чтобы огромное произведение отца не осталось незавершенным. Но так как гений не передается по наследству, можно себе представить, что наделали бы эти два посредственных поэта. К счастью, Якопо (Пьетро в это время был в отсутствии) вскоре приснился сон. Он увидел своего отца в белом одеянии. От лица его исходило необычайное сияние. Сын, дрожа, спросил: «Закончил ли ты свое произведение?» Данте ответил: «Да, закончил». Якопо показалось, что среди ночи отец взял его за руку, и повел в свою спальню, и, прикоснувшись к стене, сказал: «Здесь то, что вы так долго искали». И тут прекратился сон, и Данте исчез. Когда Якопо совсем проснулся, он оделся и побежал по полутемным улицам Равенны к их общему другу Пьетро Джардини, нотариусу, и поведал обо всем, что с ним случилось. Придя в комнату Данте, они увидели циновку, прислоненную к стене; когда ее подняли, то обнаружилась ниша, которую ранее никто не замечал. Там они нашли рукопись, испорченную от сырости стены. Очистив ее от плесени и вытерев, они убедились, что рукопись содержит последние тринадцать песен, которые они искали.
Действительно ли приснился Якопо со или рассказ о нахождении рукописи был одной из многочисленных легенд, которые сопровождали Данте в течение последних лет его жизни, в конце концов не так важно. Главное, что поэма существовала в целости.
В течение долгого времени читатели и критики от давали предпочтение первой кантике «Божественной комедии». Большой заслугой известного итальянского литературоведа XIX века Франческо де Санктиса и философа начала нашего столетия Бенедетто Кроче было то, что они обратили особое внимание на художественную сторону «Рая». В своих лекциях о Данте де Санктис говорил, что в «Рае» исчезают формы, тают контуры в озерах света. Кроче отмечают гармонию звуков и красок в последней части «Божественной комедии» и отдельные стихи, пленяющие воображение, как, например:
Я видел много лиц, любви достойных,
Украшенных улыбкой и лучом,
И обликов почтенных и спокойных.
По мнению Кроче, «Рай» представляет собой «последний большой сборник лирики из периода зрелости Данте» и в нем более, чем в других частях «Божественной комедии», встречается «небольших совершеннейших отрывков лирики». Кроче обратил внимание читателей на осиянные райские пейзажи, на лунное облако лучезарное, густое, как бы затвердевшее, напоминающее адамант. Эти лирические партии «Рая» и пронизанные светом пейзажи остаются в памяти сами по себе независимо от содержания, аллегорий и архитектоники поэмы. Неаполитанский философ и литературовед показал лишь одну, правда, весьма важную область поэтического мира Данте. Остается все же неоспоримым, что великий поэт не писал «Рай» только для того, чтобы соединить в одно целое разрозненные страницы из своего лирического дневника. Данте стремился отвоевать у схоластической философии право на объяснение вселенной. В этой борьбе за равноправие поэзии и философии Данте предстоит нам как мыслитель нового времени, как гений Возрождения.
Данте, опираясь на традиции античности, восстановил право поэта объяснять тайны мира. Поэтому цель данного реферата – проанализировать систему мироздания Данте, в частности структуру Рая.
Часта я пытаюся ў сябе: як мы сустрэліся і чаму?
Памятаю, яшчэ калі вучылася ў школе, мне неяк не па-дзіцячы хацелася смутку, таямнічага, незвычайнага лёсу. Прайшлі гады - я спазнала смутак і зразумела, што навучыцца смутку нельга, як нельга навучыцца і радасці. На ўсё свой час. Яшчэ я ведаю цяпер, што з гадамі душа цішэе, лагаднее, супакойваецца, але не засынае: яна, як і раней, шукае радасці, толькі ведае ўжо, што хоча іменна яе. Вось чаму я думаю, што пасталелы чалавек большы рамантык, чым ён быў у раннім юнацтве. І калі я зразумела гэта, я сустрэла цябе. Раней бы мы не сустрэліся, бо не зразумелі б адно аднаго.
Памятаеш нашу першую сустрэчу?
Тою раніцай я заходзіла да сваіх знаёмых па апельсіны: яны недзе дастаюць іх, сказалі, што могуць дастаць і мне. А я падумала, што добра будзе занесці іх Лёльцы, сестрыной дачушцы: ты ведаеш, малой не вельмі соладка жывецца. Сястра даўно не ладзіць з мужам, усё не можа дараваць яму нейкія мужчынскія грахі - яны часта сварацца, а малое бегае ад бацькі да маці, не ведаючы, да каго хінуцца. А дзяўчынцы пяць год, і яна такая слаўная.
Той раніцай, памятаю, ішла я паўз кінатэатр. Памятаю, як пад ягоным дахам, недзе там, за шэрымі калонамі, заўзята чырыкалі вераб'і, унізе, ля ўвахода, прыбіральшчыца шчыравала з дзеркачом, а на сцяне, над ёю, ружова білася, то святлеючы, то робячыся гусцей, трапяткая сонечная плямка. І ўедліва-церпка пахла пылам. Я люблю, калі пахне пылам, а ў тую вясновую раніцу вуліца пахла яшчэ і свежымі булкамі, і духмянай кавай, і цвярозлівым халадком маладой зялёнай лістоты. Я паціху ішла сабе тратуарам і ўглядалася ў абліччы нячастых прахожых. Ты ведаеш, ты, можа, прыкмячаў гэта сцішанае, смужліва-мройнае ззянне, што бывае вясной на тварах у людзей, на тварах, ледзь кранутых першым загарам? Такое яшчэ можна заўважыць, зазірнуўшы чалавеку ў твар, калі на вуліцы ціхі і цёплы дождж. А ты заўважаў, што ў дождж хораша і лёгка думаецца, а на душы бывае так светла і ясна?
У тую раніцу ты быў такі спакойны, стомлена-ціхі нейкі, усмешлівы і лагодны. І ты так смешна і па-дзіцячы лёгка тады гаварыў. Памятаеш, калі я рассыпала на рагу вуліцы апельсіны і ты немаведама адкуль нахапіўся іх падбіраць?
Усё нібы ў тую раніцу спрыяла таму, каб мы сустрэліся з табою.
А якая была тады вясна! Дзе толькі не былі мы з табою тою вясной! У дождж да позняй ночы праседжвалі мы ў скверах, накрыўшыся тваім пінжаком, і, памятаеш, колькі разоў пачыналі думаць пра тое, каб некуды з'ехаць, далёка-далёка, у таямнічыя нікому не даступныя мясціны. Што за жаданні былі ў нас, няўжо каханню трэба, каб былі толькі яно і цэлы свет? Мы куплялі на вакзале білеты ўсё роўна на які цягнік - і колькі незнаёмых вёсак, рэчак, лясоў і палян неспадзявана адкрылі мы так для сябе. А кінатэатры на ўскраінах горада - старыя, са скрыпучымі лаўкамі, з вышараванай нагамі, выбітай да ямак падлогай? А сеансы, на якіх ад суседа па лаўцы часам нясцерпна пахла гарэлкай, у час якіх ірвалася лента і рабілася цёмна, хоць выкалі вока, і тады ў зале ўсчыналіся свіст, крык, не вельмі далікатныя жарты. Ніхто не ведаў там нічога пра нас, і гэта было прыемна, як, мусіць, прыемна было якому-небудзь прынцу са старога рамана, пераапранутаму жабраком.
А потым у нас пачаліся нелады. Ты як бы помсціў за нешта мне, як бы знарок стараўся абразіць мяне - які ты быў жорсткі і ў той жа час нейкі разгублены ў сваёй халоднай зласлівасці. Мне было з табою так цяжка. Навошта ты рабіў гэтак?
Толькі пазней я здагадалася, што ты раўнаваў мяне, што ты баяўся мяне страціць. І тады, зразумеўшы, я даравала табе ўсё.
Гэта было ўжо летам, пасля таго як я паехала з нашага горада, сказаўшы, што мы надакучылі адно аднаму, што нам трэба адпачыць, пабыць на адзіноце, разабрацца ў сваіх пачуццях.
Я паехала тады да цёткі, у ціхі і зялёны гарадок - былы абласны цэнтр. Мне якраз і трэба было гэта - цішыня, вузкія вуліцы, гаршкі з кветкамі, падвешаныя да ліхтарных слупоў, санлівыя жанчыны ў кіёсках з газетамі. Усё проста, зразумела і трошкі сумна. І ніхто не здзівіўся б, каб аднойчы на вуліцы паявіліся хоць бы козы.
У тым горадзе ёсць рака, а ў яе за горадам, ля невялікай вёскі, упадае, выліваючыся ў тры ручвы, неглыбокая халодная рэчка. Над правым ручвом - пясчаны бераг, парослы лазой, за ім - гара з шатрыстымі цёмнымі соснамі.
Кожны дзень я хадзіла на тую рэчку купацца.
Ляжыш на беразе - трымціць, снуецца ў шырокіх ручвах вада, бялеюць на рачных астраўках валуны, сіняя тамлівая смуга вісіць над вадою там, дзе робіць паварот рака, дзе пад гарой насыпанага самазваламі пяску ракоча пад'ёмнік, грузячы баржы. Хлапчукі з берага ловяць вудамі рыбу. У полудзень заходзяць у рэчку каровы, стаяць у вадзе, махаючы хвастамі, - плыве, пялёхкае рака, і паволі плыве час, цягучы, як звон конікаў у вушах.