Обжорство, пьянство, сластолюбие (по двору бегает множество крестьянских ребятишек, как две капли воды похожих на Троекурова ; во флигеле, как в гареме, заперты шестнадцать горничных — трагическая проекция замка «двенадцати дев» из поэмы «Руслан и Людмила») — вот его времяпрепровождение. Унижение слабых, «благородные увеселения русского барина» вроде травли зазевавшегося гостя медведем — вот его удовольствие. «Совершенная повариха» — вот единственное его чтение. (Притом что в доме — обширная библиотека, ключи о которой отданы дочери Маше.)
Тихотворение мое, мое немое, однако, тяглое - на страх поводьям, куда на ярмо и кому поведаем, как жизнь проводим? Первое слово строфы - тихотворение - слово-незнакомец, мы не можем узнать, вспомнить это слово, навести о нем справки - его нет ни в одном толковом словаре русского языка. Это слово уникально, оно живет только в приведенном тексте, но и текст невозможен без него. У этого слова есть “отец-создатель” - поэт И. Бродский - и тайна. Тайна рождения и значения, которую чуткий к поэтическому слову и искушенный в русском языке читатель может разгадать. Ведь как рождено диковинное слово тихотворение? Отсечением начального “с” от слова “стихотворение”, произведенным против всех деривационных норм* русского языка. При этом включился механизм поэтической этимологии*: новообразование стало соотноситься по звучанию и семантике с прилагательным “тихое”.
