Установите последовательность событий в произведении Гоголя *
1
2
3
4
5
6
Вакула идет за советом к Пацюку
Вакула у императрицы.
Появление черта и ведьмы. Черт крадет месяц.
Разговор кузнеца Вакулы с красавицей Оксаной. Оксана просит черевички, какие сама царица носит. За это обещает выйти замуж за Вакулу.
Возвращение кузнеца и счастливое объяснение с Оксаной.
Вакула подчиняет себе черта и летит во дворец к императрице
Вакула идет за советом к Пацюку
Вакула у императрицы.
К книге надо относиться как к жизни. Её надо читать собственными глазами. Недоверчиво. Рассматривать. Выискивать в ней точное знание. И идти от книги к книге. Ведь книга - это только дорога.
Вот вы идёте по тропинке, но если хотите пересчитать деревья, узнать, какой же это лес, то надо уходить с тропинки. И вот этот переход - углубление ваших знаний, составление примечаний, проверка.
Хороших книжек, таких, которые непременно нужно прочитать, немного, а мы прочитываем их наспех, и потому у нас возникает ошибочное ощущение, что мы их уже знаем. Мы этим портим себе чтение.
Книгу должно рассматривать так же внимательно, как часовщик рассматривает часы и шофёр - машину.
Не надо пугаться, что написано уже столько книг. Всё равно, мол, не прочитаешь. Если вы верите в себя, то количество вещей, которые вы запомните, будет вам неоднократно вспоминаться. Вы будете идти всё дальше по жизни, а книги будут идти с вами вместе и будут с вами разговаривать.
Поэтому надо запасаться книгами в эту дорогу.
Пушкин умер молодым. Но он много читал и всё время изменялся. И когда вы попадаете в мир Пушкина, вы удивляетесь тому большому количеству вещей, которые он знает. Широте его интересов. Его как будто иной раз странному любопытству. И именно умению читать. Серьёзному отношению к чтению.
Первое дело - не бойтесь читать много. Не бойтесь разбрасываться в чтении. Каждая книга пригодится.
Когда вы что-нибудь строите, шьёте, вам надо иметь материал, нитки. Если вы что-нибудь сколачиваете, нужен инструмент, гвозди, дерево. Для того чтобы жить и развиваться, надо знать необыкновенное количество книг.
У Гоголя есть изумительные записи. Он читал и составлял свои словари. Он, например, записывал посуду, какая есть в России.
Литература открывает мир! Мне говорил казахский писатель Нурпеисов: "Ну что я знал раньше? Свою деревню и на два дня конского бега кругом неё. А книги открыли мне мир".
Есть справочный аппарат к собраниям сочинений Толстого. И, просматривая его, даже трудно себе представить, какое число людей он знал и сколько читал. И держал в памяти. Он читает Жюля Верна для детей, а размышляет, что такое тяготение, что такое невесомость в космическом пространстве. Он умеет брать из книги больше, чем в ней написано. Книга для Пушкина и для Толстого - предмет для мысли, материал для мысли. Они на ней не останавливаются, она их как бы толкает вперёд и дальше. И дальше от неё уходят.
Лев Николаевич говорил, что самый важный человек - это тот человек, который с тобой говорит вот сейчас. А самое важное время - это сейчас. И книга, которую читаешь сейчас, - самая важная.
Объяснение:
и, конечно, в последние десятилетия ушли из него мягкость, благодушие, неторопливость, какая-то, если можно сказать, уютная округлость, столь присущие старомосковскому говору. Резкий, стремительный, требующий бескомпромиссности ритм времени менял и язык. Обороты стали более категоричными, речв менее плавной, образность более ироничной. Потому-то ныне нам еще милее живое напоминание о старой московской речи, которая нет-нет да и проявит себя каким-то оборотом или интонацией. Не потому ли такой невиданной популярностью пользуется книга Евгения Платоновича Иванова «Меткое московское слово»1, выдержавшая уже три издания? В ней запечатлена живая московская речь первых двух десятилетий XX века. Раскроем ее...и, конечно, в последние десятилетия ушли из него мягкость, благодушие, неторопливость, какая-то, если можно сказать, уютная округлость, столь присущие старомосковскому говору. Резкий, стремительный, требующий бескомпромиссности ритм времени менял и язык. Обороты стали более категоричными, речв менее плавной, образность более ироничной. Потому-то ныне нам еще милее живое напоминание о старой московской речи, которая нет-нет да и проявит себя каким-то оборотом или интонацией. Не потому ли такой невиданной популярностью пользуется книга Евгения Платоновича Иванова «Меткое московское слово»1, выдержавшая уже три издания? В ней запечатлена живая московская речь первых двух десятилетий XX века. Раскроем ее...