Завелась как-то у охотника в хижине мышь. Она была очень хитрая и ловко обходила мышеловки, вытаскивая из них сыр. Но охотник был хитрее: положил кусочек сыра на дно ведра. Влезла мышь в ведро, съела сыр, а вылезти не может. Мимо хижины пробегала обезьяна. Услышала плач мышки и вытащила ее из ведра. " тебе", говорит мышь. "Как-нибудь и я тебя выручу." "Да ладно", - отвечает обезьяна. "Беги себе. Как ты, такая маленькая, меня выручишь?".
время, и как-то раз попалась и обезьяна в ловушку охотника. Привязал он ее крепкой веревкой к колышку во дворе хижины и спать лег. Сидит обезьяна, плачет. И тут слышит: "Ну вот, я тебе говорила, что выручу. Иногда маленький и слабый тоже может". Перегрызла мышь веревку и освободила обезьяну.
нешне вопрос сводился к отказу от брюсовской гуманистической концепции поэмы и к противопоставлению ей жестко и прямолинейно интерпретированной точки зрения Белинского. Его вывод из анализа искаженного текста поэмы — что в ней дана «апофеоза Петра», провозглашено «торжество общего над частным» — и служил идеологической защитой и фундаментом для развития «государственной» концепции, будто бы свойственной Пушкину.
В действительности в основании этой «государственной» концепции лежала грубо социологическая методология. Интересно проследить ее истоки. Чтобы не ходить далеко, сошлюсь на вступительную статью к собранию сочинений Пушкина, написанную А. В. Луначарским в 1930 году. Именно эта статья наглядно демонстрирует откровенно социологический подход к художественному творчеству. «Медный всадник» характеризуется как «гениальная поэма», исполненная глубоких противоречий, поскольку построена па «фальшивом» основании. Фальшивость пушкинской исторической точки зрения, по Луначарскому, в том, что поэт идеализирует самодержавие Петра и дискредитирует силы протеста. «При этом самодержавие в образе Петра, наиболее активного представителя тропа, рисуется как организующее начало, как начало, действующее на основе грандиозных планов, — с этой точки зрения начало глубоко общественное.., Начало же оппозиционное, начало аитисамодержавиое Пушкин всемерно старается отождествить с обывательщиной»
Что методология вульгарного социологизма мешает понять истинную природу художественного произведения — это ясно. Важно в этом суждении Луначарского другое — он против идеализации Петра, он, как марксист, не может принять односторонней трактовки деятельности великого преобразователя, решительно возражает против антиисторического объявления «организующего начала» самодержавия началом «общественным». Парадоксом в развитии пушкиноведения и было усвоение этого социологического взгляда на образ Петра в поэме, но только трактованного с обратным знаком: то, за что Луначарский упрекал Пушкина, пушкинистами стало провозглашаться как достоинство великого поэта.
Отношение к Пушкину, как видим, изменилось, но методология осталась та же.
Одним из первых с решительной ревизией гуманистической концепции поэмы «Медный всадник» выступил Леонид Гроссман. В изданной в 1939 году массовым тиражом биографии Пушкина Л. Гроссман и обосновывает «государственную» концепцию поэмы, превознося Пушкина за создание «апофеозы» Петру. Написанию поэмы, заявляет исследователь, предшествовало изучение истории Петра, в ходе которого Пушкин действительно открыл для себя противоречивость деятельности императора, «контрасты реформаторских замыслов с личными чертами своевольства и варварства».
Но в «Медном всаднике» «Пушкин строит исторический образ не на раскрытии противоречий, а лишь на могучей творческой энергии петровского характера. В поэме о Петре «самовластный помещик» решительно преодолен носителем государственной мудрости, творящим для будущего».
Откровенная идеализация Петра нуждалась в поддержке авторитета, — так, закономерным оказалось привлечение Белинского, истолкованного в нужном духе. «Эту основную идею «Медного всадника», — писал Гроссман,— верно отметил его первый критик — Белинский: «...Эта поэма — апофеоза Петра Великого, самая смелая, самая грандиозная, какая могла только прийти в голову поэту, вполне достойному быть певцом великого преобразователя»«. Поэтому Петр в поэме Пушкина трактуется исследователем как «подлинный творец будущего», «это герой», выражающий «творящий дух истории», «Петр, поднявший Россию на дыбы России, хотя бы он и ее «уздой железной»
Безудержное возвеличивание и идеализация Петра сопровождались дискредитацией Евгения. Именно в книге Л. Гроссмана проявилась тенденция к нагромождению обвинений бедного чиновника в эгоизме, в ничтожности, в неумной дерзости... Правда, следует признать, что эти грозные инвективы против «бедного» Евгения не были выдуманы ни Л. Гроссманом, ни другими пушкинистами они просто следовали традиции, установленной В. В. Сиповским.
В своей книге «Пушкин. Жизнь и творчество», изданной еще в 1907 году, В. В. Сиповский изложил идеологическое обоснование того суда над Евгением, который якобы творил Пушкин в своей поэме. «Мелкое, личное — ничто перед широким вечным, общечеловеческим и даже общегосударственным. С такой точки зрения смотрел Пушкин на несчастье Евгения и осудил в нем дерзость муравья, восставшего против великих исторических судеб во имя своего личного счастья».
Это обвинение и было подхвачено пушкинистами, и из года в год стал нарастать список «преступлений» Евгения, все более строгим и беспощадным становился суд над ним за его попытку отстоять свои
Завелась как-то у охотника в хижине мышь. Она была очень хитрая и ловко обходила мышеловки, вытаскивая из них сыр. Но охотник был хитрее: положил кусочек сыра на дно ведра. Влезла мышь в ведро, съела сыр, а вылезти не может. Мимо хижины пробегала обезьяна. Услышала плач мышки и вытащила ее из ведра. " тебе", говорит мышь. "Как-нибудь и я тебя выручу." "Да ладно", - отвечает обезьяна. "Беги себе. Как ты, такая маленькая, меня выручишь?".
время, и как-то раз попалась и обезьяна в ловушку охотника. Привязал он ее крепкой веревкой к колышку во дворе хижины и спать лег. Сидит обезьяна, плачет. И тут слышит: "Ну вот, я тебе говорила, что выручу. Иногда маленький и слабый тоже может". Перегрызла мышь веревку и освободила обезьяну.
нешне вопрос сводился к отказу от брюсовской гуманистической концепции поэмы и к противопоставлению ей жестко и прямолинейно интерпретированной точки зрения Белинского. Его вывод из анализа искаженного текста поэмы — что в ней дана «апофеоза Петра», провозглашено «торжество общего над частным» — и служил идеологической защитой и фундаментом для развития «государственной» концепции, будто бы свойственной Пушкину.
В действительности в основании этой «государственной» концепции лежала грубо социологическая методология. Интересно проследить ее истоки. Чтобы не ходить далеко, сошлюсь на вступительную статью к собранию сочинений Пушкина, написанную А. В. Луначарским в 1930 году. Именно эта статья наглядно демонстрирует откровенно социологический подход к художественному творчеству. «Медный всадник» характеризуется как «гениальная поэма», исполненная глубоких противоречий, поскольку построена па «фальшивом» основании. Фальшивость пушкинской исторической точки зрения, по Луначарскому, в том, что поэт идеализирует самодержавие Петра и дискредитирует силы протеста. «При этом самодержавие в образе Петра, наиболее активного представителя тропа, рисуется как организующее начало, как начало, действующее на основе грандиозных планов, — с этой точки зрения начало глубоко общественное.., Начало же оппозиционное, начало аитисамодержавиое Пушкин всемерно старается отождествить с обывательщиной»
Что методология вульгарного социологизма мешает понять истинную природу художественного произведения — это ясно. Важно в этом суждении Луначарского другое — он против идеализации Петра, он, как марксист, не может принять односторонней трактовки деятельности великого преобразователя, решительно возражает против антиисторического объявления «организующего начала» самодержавия началом «общественным». Парадоксом в развитии пушкиноведения и было усвоение этого социологического взгляда на образ Петра в поэме, но только трактованного с обратным знаком: то, за что Луначарский упрекал Пушкина, пушкинистами стало провозглашаться как достоинство великого поэта.
Отношение к Пушкину, как видим, изменилось, но методология осталась та же.
Одним из первых с решительной ревизией гуманистической концепции поэмы «Медный всадник» выступил Леонид Гроссман. В изданной в 1939 году массовым тиражом биографии Пушкина Л. Гроссман и обосновывает «государственную» концепцию поэмы, превознося Пушкина за создание «апофеозы» Петру. Написанию поэмы, заявляет исследователь, предшествовало изучение истории Петра, в ходе которого Пушкин действительно открыл для себя противоречивость деятельности императора, «контрасты реформаторских замыслов с личными чертами своевольства и варварства».
Но в «Медном всаднике» «Пушкин строит исторический образ не на раскрытии противоречий, а лишь на могучей творческой энергии петровского характера. В поэме о Петре «самовластный помещик» решительно преодолен носителем государственной мудрости, творящим для будущего».
Откровенная идеализация Петра нуждалась в поддержке авторитета, — так, закономерным оказалось привлечение Белинского, истолкованного в нужном духе. «Эту основную идею «Медного всадника», — писал Гроссман,— верно отметил его первый критик — Белинский: «...Эта поэма — апофеоза Петра Великого, самая смелая, самая грандиозная, какая могла только прийти в голову поэту, вполне достойному быть певцом великого преобразователя»«. Поэтому Петр в поэме Пушкина трактуется исследователем как «подлинный творец будущего», «это герой», выражающий «творящий дух истории», «Петр, поднявший Россию на дыбы России, хотя бы он и ее «уздой железной»
Безудержное возвеличивание и идеализация Петра сопровождались дискредитацией Евгения. Именно в книге Л. Гроссмана проявилась тенденция к нагромождению обвинений бедного чиновника в эгоизме, в ничтожности, в неумной дерзости... Правда, следует признать, что эти грозные инвективы против «бедного» Евгения не были выдуманы ни Л. Гроссманом, ни другими пушкинистами они просто следовали традиции, установленной В. В. Сиповским.
В своей книге «Пушкин. Жизнь и творчество», изданной еще в 1907 году, В. В. Сиповский изложил идеологическое обоснование того суда над Евгением, который якобы творил Пушкин в своей поэме. «Мелкое, личное — ничто перед широким вечным, общечеловеческим и даже общегосударственным. С такой точки зрения смотрел Пушкин на несчастье Евгения и осудил в нем дерзость муравья, восставшего против великих исторических судеб во имя своего личного счастья».
Это обвинение и было подхвачено пушкинистами, и из года в год стал нарастать список «преступлений» Евгения, все более строгим и беспощадным становился суд над ним за его попытку отстоять свои