Давным-давно среди самураев регента Мотоцунэ Фудзивара служил некий неприглядный и жалкий человечек, исполнявший какие-то несложные обязанности. Все относились к нему неуважительно: и сослуживцы, и слуги. Его окружало всеобщее презрение, жил он поистине собачьей жизнью. Одежда у него была старая, поношенная, меч подержанный до крайности.
Однако, у героя рассказа, человека, рожденного для всеобщего презрения, было одно страстное желание: он хотел до отвала наесться бататовой каши. Это сладкое блюдо подавали к императорскому столу, а человеку более низкого звания на ежегодных приемах лакомства доставалось немного.
Однажды второго января в резиденции регента состоялся ежегодное торжественное пиршество. Остатки еды отдали самураям. Была там и бататовая каша. Но на этот раз её было особенно мало. И потому герою казалось, что каша должна быть особенно вкусной. Так и не поевши её как следует, он проговорил, ни к кому не обращаясь:
— Хотел бы я знать, придется ли мне когда-нибудь поесть её вволю? — И со вздохом добавил: — Да где там, простого самурая бататовой кашей не кормят…
И тут засмеялся Тосихито Фудзивара, телохранитель регента Мотоцунэ, мощный, широкоплечий мужчина огромного роста. Он был уже изрядно пьян.
— Если хочешь, я накормлю тебя до отвала.
Безымянный герой этой истории, не веря своему счастью, согласился и спустя несколько дней поехал вместе с Тосихито Фудзивара к себе в имение.
Ехали очень долго. Герой рассказа обязательно повернул бы назад, если бы не надежда «нажраться бататовой каши». По пути Тосихито загнал и поймал лису и напыщенным тоном велел ей: «Нынче же ночью явишься ты в мое поместье и скажешь, что я вознамерился пригласить к себе гостя. Пусть завтра вышлют мне навстречу людей и двух коней под седлами» С последним словом он разок встряхнул лису и зашвырнул её далеко в заросли кустарника. Лиса убежала.
На следующий день в условленном месте путников встретили слуги с двумя конями под седлами. Седой слуга рассказал, что вчера поздно ночью хозяйка неожиданно потеряла сознание и в беспамятстве сказала: «Я — лиса из Сакамото. Приблизьтесь и хорошенько слушайте, я передаю вам то, что сказал сегодня господин».
Когда все собрались, госпожа соизволила сказать такие слова: «Господин вознамерился вдруг пригласить к себе гостя. Завтра вышлите ему навстречу людей, да с ними пригоните двух коней под седлами». А затем погрузилась в сон. Она спит до сих пор.
— Даже звери служат Тосихито! — Сказал могучий самурай.
Пока приехавшие отдыхали, слуги собрали огромное количество батата, а утром наварили несколько больших котлов бататовой каши. И пока проснувшийся бедный самурай смотрел на то, как готовят такую пропасть вкусности и думал, что он специально тащился сюда из столицы, для того чтобы есть эту самую бататовую кашу, его аппетит уменьшился наполовину.
Через час за завтраком ему предложили серебряный котелок, до краев наполненный бататовой кашей.
— Тебе не приходилось поесть всласть бататовой каши, — сказали ему хозяева — Приступай же без стеснения.
Перед ним поставили ещё несколько серебряных котелков с бататовой кашей, но он через силу одолел только один. И тут появилась вчерашняя лиса-посланица и по приказу Тосихито ей тоже дали каши. Глядя на лису, лакающую бататовую кашу, сытый бедняга с грустью подумал, каким счастливым он был, лелея свою мечту до отвала наесться бататовой каши. И от сознания, что больше никогда в жизни он не возьмет в рот эту бататовую кашу, на него снизошло успокоение.
Единственное измерение повести — измерение человеческое. Какие они, юноши из роты кремлевских курсантов, ведомые капитаном Рюминым на фронт, который «рисовался курсантам зримым и величественным сооружением из железобетона, огня и человеческой плоти...»? К. Воробьев всем ходом повествования убедительно говорит, что они богатыри — и внешне похожи на былинных героев, и внутренне. Наверное, именно это почувствовал в них «маленький измученный подполковник», который «зачем-то привстал на носки сапог». Перед моими глазами как живой капитан Рюмин. Он является для курсантов идеалом и кумиром, предметом восхищения, преклонения, потому что, по К. Воробьеву, воплощает в себе достоинства и честь настоящего русского офицера. Ему «подражают курсанты, упрямо нося фуражки чуть-чуть сдвинутыми на правый висок». Все оттенки голоса капитана сохраняет Алексей Ястребов, который «уже две недели как произведен в лейтенанты и назначен командиром взвода». В слепом ночном бою в селе, когда вот-вот должно было наступить «что-то небывало страшное и таинственное», когда «он уже не кричал, а выл», Алексей хотел одного — видеть Рюмина, быть с ним рядом. Рота обречена, гибель курсантов неизбежна — они в окружении... Зачем же понадобился капитану Рюмину ночной бой с мотомехбатальоном противника? Рюмин бросает курсантов в атаку, чтобы они смогли почувствовать себя солдатами, а не погибнуть, даже не удостоившись боя: «Рюмин будто бы впервые увидел свою роту, и судьба каждого курсанта — своя тоже — вдруг предстала перед ним средоточием всего, чем может окончиться война для Родины — смертью или победой».
Давным-давно среди самураев регента Мотоцунэ Фудзивара служил некий неприглядный и жалкий человечек, исполнявший какие-то несложные обязанности. Все относились к нему неуважительно: и сослуживцы, и слуги. Его окружало всеобщее презрение, жил он поистине собачьей жизнью. Одежда у него была старая, поношенная, меч подержанный до крайности.
Однако, у героя рассказа, человека, рожденного для всеобщего презрения, было одно страстное желание: он хотел до отвала наесться бататовой каши. Это сладкое блюдо подавали к императорскому столу, а человеку более низкого звания на ежегодных приемах лакомства доставалось немного.
Однажды второго января в резиденции регента состоялся ежегодное торжественное пиршество. Остатки еды отдали самураям. Была там и бататовая каша. Но на этот раз её было особенно мало. И потому герою казалось, что каша должна быть особенно вкусной. Так и не поевши её как следует, он проговорил, ни к кому не обращаясь:
— Хотел бы я знать, придется ли мне когда-нибудь поесть её вволю? — И со вздохом добавил: — Да где там, простого самурая бататовой кашей не кормят…
И тут засмеялся Тосихито Фудзивара, телохранитель регента Мотоцунэ, мощный, широкоплечий мужчина огромного роста. Он был уже изрядно пьян.
— Если хочешь, я накормлю тебя до отвала.
Безымянный герой этой истории, не веря своему счастью, согласился и спустя несколько дней поехал вместе с Тосихито Фудзивара к себе в имение.
Ехали очень долго. Герой рассказа обязательно повернул бы назад, если бы не надежда «нажраться бататовой каши». По пути Тосихито загнал и поймал лису и напыщенным тоном велел ей: «Нынче же ночью явишься ты в мое поместье и скажешь, что я вознамерился пригласить к себе гостя. Пусть завтра вышлют мне навстречу людей и двух коней под седлами» С последним словом он разок встряхнул лису и зашвырнул её далеко в заросли кустарника. Лиса убежала.
На следующий день в условленном месте путников встретили слуги с двумя конями под седлами. Седой слуга рассказал, что вчера поздно ночью хозяйка неожиданно потеряла сознание и в беспамятстве сказала: «Я — лиса из Сакамото. Приблизьтесь и хорошенько слушайте, я передаю вам то, что сказал сегодня господин».
Когда все собрались, госпожа соизволила сказать такие слова: «Господин вознамерился вдруг пригласить к себе гостя. Завтра вышлите ему навстречу людей, да с ними пригоните двух коней под седлами». А затем погрузилась в сон. Она спит до сих пор.
— Даже звери служат Тосихито! — Сказал могучий самурай.
Пока приехавшие отдыхали, слуги собрали огромное количество батата, а утром наварили несколько больших котлов бататовой каши. И пока проснувшийся бедный самурай смотрел на то, как готовят такую пропасть вкусности и думал, что он специально тащился сюда из столицы, для того чтобы есть эту самую бататовую кашу, его аппетит уменьшился наполовину.
Через час за завтраком ему предложили серебряный котелок, до краев наполненный бататовой кашей.
— Тебе не приходилось поесть всласть бататовой каши, — сказали ему хозяева — Приступай же без стеснения.
Перед ним поставили ещё несколько серебряных котелков с бататовой кашей, но он через силу одолел только один. И тут появилась вчерашняя лиса-посланица и по приказу Тосихито ей тоже дали каши. Глядя на лису, лакающую бататовую кашу, сытый бедняга с грустью подумал, каким счастливым он был, лелея свою мечту до отвала наесться бататовой каши. И от сознания, что больше никогда в жизни он не возьмет в рот эту бататовую кашу, на него снизошло успокоение.
Единственное измерение повести — измерение человеческое.
Какие они, юноши из роты кремлевских курсантов, ведомые капитаном Рюминым на фронт, который «рисовался курсантам зримым и величественным сооружением из железобетона, огня и человеческой плоти...»? К. Воробьев всем ходом повествования убедительно говорит, что они богатыри — и внешне похожи на былинных героев, и внутренне. Наверное, именно это почувствовал в них «маленький измученный подполковник», который «зачем-то привстал на носки сапог».
Перед моими глазами как живой капитан Рюмин. Он является для курсантов идеалом и кумиром, предметом восхищения, преклонения, потому что, по К. Воробьеву, воплощает в себе достоинства и честь настоящего русского офицера. Ему «подражают курсанты, упрямо нося фуражки чуть-чуть сдвинутыми на правый висок». Все оттенки голоса капитана сохраняет Алексей Ястребов, который «уже две недели как произведен в лейтенанты и назначен командиром взвода». В слепом ночном бою в селе, когда вот-вот должно было наступить «что-то небывало страшное и таинственное», когда «он уже не кричал, а выл», Алексей хотел одного — видеть Рюмина, быть с ним рядом.
Рота обречена, гибель курсантов неизбежна — они в окружении... Зачем же понадобился капитану Рюмину ночной бой с мотомехбатальоном противника? Рюмин бросает курсантов в атаку, чтобы они смогли почувствовать себя солдатами, а не погибнуть, даже не удостоившись боя: «Рюмин будто бы впервые увидел свою роту, и судьба каждого курсанта — своя тоже — вдруг предстала перед ним средоточием всего, чем может окончиться война для Родины — смертью или победой».