Задание 2.ответьте на вопросы по тексту «Да-нет» Сюжет произведения происходит в глухой тайге
Санька в первый раз увидел Семилетка , когда тот был лохматым теленком
Оленей разводили в маральнике для продажи их шкур
Марал Семилеток стал вожаком (да)
Из рогов маралов делали лекарство (да)
Санька и марал никогда не расставались (нет)
Семилетка уже отдал четыре пары рогов
Семилетка любит Саньку и верит ему.
Марал ни разу не видел Алексея Карпыча среди всадников , которые безжалостно гоняют маралов перед срезкой рогов.
Маралы – доверчивые звери.
оисходил из старинного казачьего рода. Отец художника, Д.Ф.Бурлюк, агроном, служил управляющим в крупных поместьях на юге России; мать, Л.И.Михневич, занималась живописью. Первые художественные навыки получил в гимназиях г. Сумы у А.К.Венига (1894) и в Тамбове у П.П.Ризниченко (1895–1897). Учился в КазХУ (1898–1899, 1901–1902) у Г.А.Медведева и К.Л.Мюфке; в ОХУ (1899–1901, 1910–1911) у К.К.Костанди, Г.А.Ладыженского, А.А.Попова и Л.Д.Иорини, в Мюнхене в Королевской АХ (1902) у Вильгельма фон Дица и в школе Антона Ашбе (1903–1904), в Париже в студии Фернана Кормона (1904). С 1911 – в МУЖВЗ у Л.О.Пастернака и А.Е.Архипова (исключён в 1914). С 1905 участвовал в выставках, публиковал статьи в газете «Юг» (Херсон). В 1906 принимал участие в деятельности Товарищества харьковских художников.
Бурлюк стоял у истоков авангарда. После обучения за границей последним словом современного искусства считал импрессионизм (неоимпрессионизм), принципы которого активно пропагандировал; свой первый манифест назвал «Голос импрессиониста в защиту нового искусства» (1908). Новое отношение к живописной форме, которое он демонстрировал на выставках 1906–1907, было встречено враждебно («губительная мода», «дикие приёмы», «какие-то точки и кружки»).
Д.Д.Бурлюк. Женщина с зеркалом. Холст, масло, бархат, кружево,зеркальное стекло. 37,8×57,5. РГОХМ
Д.Д.Бурлюк. Портрет песнебойца футуриста Василия Каменского. 1916. Холст, масло,бронзовая краска. 98×65,5. ГТГ
Объяснение:
Рота Алексея Дорохина отрыла окопы в садах хутора Южного. Глубоко промёрзшую землю долбили ломами и пешнями, взятыми у местных жителей. Хутор стоял на взгорье — одна длинная, извилистая улица, два порядка хат; усадьбы нижнего порядка круто спускались к широкому, ровному, как стол, лугу. Метрах в ста от края усадеб вилась по лугу замёрзшая, засыпанная снегом вровень с берегами речка. За речкой, за лугом, в полукилометре — такое же взгорье и хутора. Там закрепились немцы.
Окопы нужны были для укрытия от артиллерийского огня и бомбёжек, а когда было тихо, бойцы отогревались в хатах. Гитлеровцам, поспешно удиравшим из хутора, не удалось сжечь его дотла. Сгорели только камышовые крыши, кое-где выгорели деревянные рамы в окнах, а стены, сложенные из самана — земляного кирпича, и потолки, густо смазанные толстым слоем глины и земли, огонь не взял.
— Не берёт ихний огонь русскую землю, — говорил, сильно тряся головою, старик, хозяин хаты, где расположился лейтенант Дорохин со своими телефонистами, связными, старшиной. — Это что ж, дело поправимо — крыша. А пока морозы держат — и потолок не протечёт. Жить можно.
Со стариком ютились в хате невестка — солдатка и мальчик лет двенадцати, внук. Мальчик бегал за хутор, где упал сбитый зенитками «Юнкерс», таскал оттуда листы дюраля, плексигласса. Старик заделал окна, которое — наглухо, досками и дюралем, которое — кусками плексигласса, вместо стекла, на косяк двери навесил дверцу с разбитого «зиса» и уже поглядывал наверх — соображал что-то насчёт крыши. Под копной старой гнилой соломы у него было припрятано с десяток брёвен, довоенного ещё, видимо, запаса. Дня три похаживал он вокруг копны, не решаясь обнаружить, на искушенье ротным поварам, свой клад, наконец, не вытерпел, вытащил два бревна, начал их обтёсывать на стропила, вязать.
— Не рано ли, дед, вздумал строиться? — с его Дорохин.
— А чего время терять, товарищ лейтенант… Не будете же больше отступать? Или на фронте — неустойка?..
— Отступления не предвидится. Я не о том. На самой передовой живёшь. Угодят снарядом — пропали твои труды. Обожди, пока продвинемся дальше.
— Пока продвинетесь, у меня уже всё будет наготове. Вот обтешу стропила, повяжу их на земле. Камыша нажну на речке.
— Речка вся Видишь, где немцы. На тех высотах. Из ручных пулемётов достают.
— Ночью, потихоньку. Днём я на речку не пойду… Только вы уж, товарищ лейтенант, будьте добреньки, прикажите вашим поварам, чтобы не зарились на мой лесок. От немцев — прятал, от своих — не таюсь. Оно-то, конечно, и поварам трудно, местность у нас безлесная, соломой ваши кухни не растопишь, но и нам теперь, как фронт пройдёт, ох, не легко будет с нуждой бороться! Каждая палка в хозяйстве понадобится… Вон в том дворе, через две хаты — куча кизяков. Пусть берут на топливо. Хозяев там нет. Хозяин в полиции служил, сбежал… Эти обрезочки можно бы дать вам на дрова… А впрочем, я их тоже в дело употреблю. Распущу на рейки — боронку сделаю легкую, на одну корову.
«Жаден старик, — подумал Алексей. — Корову где-то прячет. Крынку молока бойцам жалеет дать».
— Где же ваша корова? — с он.
— Отогнали на хутор Сковородин, к родичам. Подальше от фронта. Корову тут держать опасно.
— А невестке, внуку не опасно жить на передовой? Почему их не отправил к родичам? Коровой больше дорожишь?