Когда его били фашисты в концлагере и ухмылялись: «Попался...» — он прятал одно — свои руки костлявые, только бы не по пальцам. Потом его вызвал к себе вертухай — фашистик розовый, чистый: «Дадим инструмент... для начальства сыграй...» — а он процедил: «Разучился...». И он выступал с лопатой в руках в изысканном обществе мусора, но в пальцах его — в десяти тайниках пряталась музыка, музыка. И ночью, когда прорезался сквозь мглу лунный крамольный краешек, углём он грубо чертил на полу клавиши, клавиши, клавиши. В ком-то урчала гнилая фасоль, кто-то вышёптывал имя зазнобы, а от неструганых «фа» и «соль» в пальцы вонзались занозы. И он играл до рассвета, как мог, — срывался, мучился, пробовал, хотя получить он только и мог — букет из колючей проволоки. Было не страшно ему, что убьют, — в гибели нету позора, было страшнее, что слаб этюд, особенно в части мажора, И он, возвратившись, не пил, не рыдал, Весь, как сплошное оттуда, он от холстины продрогший рояль, словно ребенка, откутал. И старец со скрепками в бороде — владыка консерватории, прослушав, спросил озадаченно: «Где вы так хорошо подготовились?» ...Играй, пианист! Отплывает барак — ковчег твоей музыки Ноев, но, криком крича, проступает сквозь фрак невидимый лагерный номер...
David Garrett -- Viva la Vida
Георгий Баранов
Скрипач на крыше - но не тот, А наш с тобою современник, - Порой ночной, как вешний кот, Хотел сыграть. Не ради денег!
Хотел он к звёздам вознести Свою скрипичную молитву, Кому-то - говоря "Прости!", А с чем-то - выходя на битву...
Его порыв был благороден! Романтик, что с него возьмёшь? Да! Здесь, на крыше - он свободен! Утихла боль, исчезла дрожь...
И вот уже несутся в небо Прекрасные, живые звуки! Скрипач так счастлив прежде не был, Душа - поёт, свободны руки!...
Но зря забыл скрипач беспечный - Здесь, на земле, - порядок старый... По крыше, к скрипачу навстречу Уже крадутся санитары...
2) Fabrizio Paterlini -- Silent Eyes
о пианисте
Евтушенко Евгений
Когда его били фашисты
в концлагере
и ухмылялись:
«Попался...» —
он прятал одно —
свои руки костлявые,
только бы не по пальцам.
Потом его вызвал
к себе вертухай —
фашистик розовый,
чистый:
«Дадим инструмент...
для начальства сыграй...» —
а он процедил:
«Разучился...».
И он выступал с лопатой в руках
в изысканном обществе мусора,
но в пальцах его —
в десяти тайниках
пряталась музыка,
музыка.
И ночью,
когда прорезался сквозь мглу
лунный крамольный краешек,
углём
он грубо чертил на полу
клавиши,
клавиши,
клавиши.
В ком-то урчала гнилая фасоль,
кто-то вышёптывал имя зазнобы,
а от неструганых
«фа»
и «соль»
в пальцы
вонзались
занозы.
И он играл до рассвета,
как мог, —
срывался,
мучился,
пробовал,
хотя получить он
только и мог —
букет из колючей проволоки.
Было не страшно ему,
что убьют, —
в гибели нету позора,
было страшнее,
что слаб этюд,
особенно в части мажора,
И он, возвратившись,
не пил,
не рыдал,
Весь, как сплошное
оттуда,
он от холстины
продрогший рояль,
словно ребенка,
откутал.
И старец
со скрепками в бороде —
владыка консерватории,
прослушав, спросил озадаченно:
«Где
вы так хорошо подготовились?»
...Играй, пианист!
Отплывает барак —
ковчег твоей музыки Ноев,
но, криком крича,
проступает сквозь фрак
невидимый лагерный номер...
David Garrett -- Viva la Vida
Георгий Баранов
Скрипач на крыше - но не тот,
А наш с тобою современник, -
Порой ночной, как вешний кот,
Хотел сыграть. Не ради денег!
Хотел он к звёздам вознести
Свою скрипичную молитву,
Кому-то - говоря "Прости!",
А с чем-то - выходя на битву...
Его порыв был благороден!
Романтик, что с него возьмёшь?
Да! Здесь, на крыше - он свободен!
Утихла боль, исчезла дрожь...
И вот уже несутся в небо
Прекрасные, живые звуки!
Скрипач так счастлив прежде не был,
Душа - поёт, свободны руки!...
Но зря забыл скрипач беспечный -
Здесь, на земле, - порядок старый...
По крыше, к скрипачу навстречу
Уже крадутся санитары...