Когда я впервые услышал Мимолетности Сергея Прокофьева, то подумал, что эта музыка очень напоминает стихи любимого мной поэта Константина Бальмонта. Позже мне было отрадно узнать, что композитор действительно создал свои миниатюры, находясь под впечатлением от стихов Бальмонта. Эпиграфом к этому циклу послужили две строки из стихотворения поэта: "В каждой мимолетности вижу я миры, полные изменчивой радужной игры".
Каждая мимолетность и в самом деле отдельно взятый мир со своей особой реальностью (или, скорее, ирреальностью). Прокофьев создал необыкновенные миниатюры, некоторые из которых длятся всего 20 секунд. Эдакий флер, о полупрозрачности которого не успеваешь задуматься. Иной раз музыка исчезает еще до того, как ты успеваешь ее помыслить, и дело здесь, конечно, не только в ничтожном количестве отпущенного ей времени. Сама музыкальная ткань такова, что стелется перед тобой миражом в пустыне, и ты не понимаешь, почему он то появляется перед тобой, то снова исчезает нигде в своей фортепианной музыке Прокофьев так не близок символизму, как в Мимолетностях , особенно лирических. Миры Дебюсси, Равеля и Скрябина причудливо переплетаются, чтобы создать в конечном счете неповторимую вселенную Прокофьева с ее собственными ритмическими и гармоническими законами. Несмотря на то, что в момент написания Мимолетностей автор был совсем еще молод, его индивидуальность вполне определенно говорит о себе. И каким бы грубыми ни были внешние черты характера Прокофьева, в тонкости его мироощущения после знакомства с Мимолетностями сомневаться не приходится точно.
Я благодарен своему музыкальному другу, который сравнительно недавно познакомил меня с поздней записью Генриха Нейгауза. Под его пальцами Мимолетности звучат очень интимно и доверительно, он бережно обходится с этой музыкой, пропуская через сердце каждый аккорд. В быстрых эпизодах, должно быть, наиболее харАктерных, его инструмент не стучит и не громыхает, как нередко случалось у Рихтера, но их ритмический задор при этом никуда не исчезает.
Говоря о произведениях изобразительного искусства, часто употребляют выражение цветовая гамма, а рассуждая о произведениях музыкального искусства - звуковая палитра. Сила звука, тембр перекликаются с насыщенностью цвета, поэтому часто говорят "яркий звук" или "звучный цвет". В музыке, как и в живописи есть своя палитра оттенков.Важным выразительным средством в любом искусстве является ритм - чередование каких-либо элементов (звуковых, изобразительных) в определённой последовательности. С ритмического повтора или контраста художник, композитор соединяют детали в единое целое в пространстве или во времени, создают художественную форму,композицию.Любой рисунок, как в изобразительном искусстве, так и в музыке, рассказывает внимательному зрителю и слушателю о душевных переживаниях их создателей, несёт в себе характерную интонацию. Плавные линии графического, живописного рисунка, как и плавные мелодии, передают мягкость, нежность, покой; ниспадающие, нисходящие линии - успокоение или грусть, печаль; восходящие, взлетающие - радость, свет, энергию, устремлённость. Соединение разных мелодий, интонаций, линий рисунка влечёт за собой напряженность, драматизм образа.Сегодня предлагаю звучащую живопись Клода Моне - французского живописца, одного из основателей импрессионизма. И живописную музыку Чайковского.
Каждая мимолетность и в самом деле отдельно взятый мир со своей особой реальностью (или, скорее, ирреальностью). Прокофьев создал необыкновенные миниатюры, некоторые из которых длятся всего 20 секунд. Эдакий флер, о полупрозрачности которого не успеваешь задуматься. Иной раз музыка исчезает еще до того, как ты успеваешь ее помыслить, и дело здесь, конечно, не только в ничтожном количестве отпущенного ей времени. Сама музыкальная ткань такова, что стелется перед тобой миражом в пустыне, и ты не понимаешь, почему он то появляется перед тобой, то снова исчезает нигде в своей фортепианной музыке Прокофьев так не близок символизму, как в Мимолетностях , особенно лирических. Миры Дебюсси, Равеля и Скрябина причудливо переплетаются, чтобы создать в конечном счете неповторимую вселенную Прокофьева с ее собственными ритмическими и гармоническими законами. Несмотря на то, что в момент написания Мимолетностей автор был совсем еще молод, его индивидуальность вполне определенно говорит о себе. И каким бы грубыми ни были внешние черты характера Прокофьева, в тонкости его мироощущения после знакомства с Мимолетностями сомневаться не приходится точно.
Я благодарен своему музыкальному другу, который сравнительно недавно познакомил меня с поздней записью Генриха Нейгауза. Под его пальцами Мимолетности звучат очень интимно и доверительно, он бережно обходится с этой музыкой, пропуская через сердце каждый аккорд. В быстрых эпизодах, должно быть, наиболее харАктерных, его инструмент не стучит и не громыхает, как нередко случалось у Рихтера, но их ритмический задор при этом никуда не исчезает.