Издревле человек ставил перед собой вопрос, о сущности человеческой жизни. многие философы и мыслители пытались ответить, для чего живет человек, для чего приходит он в этот мир и почему он умирает. и до наших дней никто так и не смог дать однозначного ответа на эти вопросы. наверное, универсального ответа и нет, а значит, каждый сам должен для себя решить, как и для чего ему жить, чтобы «не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы» . обобщённые представления о смысле жизни менялись вместе с эпохами человеческого существования. первобытный человек вряд ли задумывался о смысле своей жизни, о том, что останется на земле после его смерти. вся его жизнь была подчинена инстинктам самосохранения и продолжения рода. но уже в позднем периоде первобытности, древние люди начали оставлять следы своей деятельности, которые дошли до наших дней: наскальная живопись, поделки из камня и кости, примитивные орудия труда. это говорит о том, что человеку хотелось, чтобы новые поколения могли каким-то образом перенять его опыт. если бы этого не происходило, то каждое новое поколение людей фактически начинало бы жить заново и никогда не достигло бы той ступени развития, на которой оно находится сейчас. таким образом, одна из составных частей смысла жизни – оставить после себя следы полезной деятельности, но именно полезной, потому что, например, сожжённый лес нельзя считать следом деятельности разумного человека. не менее важной частью смысла человеческой жизни является постоянное принесение пользы окружающим людям. я когда-то читал рассказ о том, как один старый человек сажал яблони и когда у него спросили, зачем он это делает, ведь ему уже не придётся есть их плоды, старик ответил, что когда после его смерти люди будут есть эти яблоки, они вспомнят и его добрым словом. и, наконец, третья главная составная часть смысла жизни – продолжение рода. ведь если каждый будет жить только в своё удовольствие, пусть даже и принося пользу окружающим, не заботясь о потомстве, то человеческий род скоро закончится. поэтому каждый должен позаботится о продолжении своего рода, тогда и весь род человеческий не прервётся. конечно, невозможно объяснить смысл жизни в одном сочинении, тем более в одной фразе: «построить дом, посадить дерево, воспитать сына» . но от рождения до смерти человек может жить своей жизнью, работать ради того, что он считает дорогим, и наслаждаться этим. он может оставить после себя на земле такой неизгладимый след, что его не уничтожит даже смерть.
Савинов с трудом оторвался от работы. Спустившись с высоких подмостков, художник отошел от картины. Прямо перед ним во всю высоту запрестольной стены рельефно выделялось на золотом фоне почти оконченное изображение богоматери с младенцем на руках. Все дышало наивной и глубокой верой в этой картине: и золотое небо — торжественное, полное чудес и тайн библейское небо, и синие, тонкие утренние облака, служащие престолом группе, и трогательное сходство в лицах матери и ребенка, и милые изумленные личики кудрявых ангелов. И тем могущественней, тем неотразимей должно было очаровывать и умилять зрителя божественно-прекрасное лицо богоматери — кроткое и вместе с тем строгое, с этими как будто проникающими в глубь времен очами, полными безмолвной, покорной скорби.
В соборе было тихо. Только где-то высоко, под самым куполом, щебетали вперебой неугомонные воробьи. Лучи солнца наискось тянулись из окон золотыми пыльными полосами. Савинов все стоял и глядел на картину. Теперь он со своими длинными, небрежно откинутыми назад волосами, с бледными, плотно сжатыми губами на худом аскетическом лице как нельзя больше походил на одного из тех средневековых монахов-художников, которые создавали бессмертные произведения в тишине своих скромных келий, вдохновляясь только горячей верой в бога и бесхитростной любовью к искусству и не оставляя потомству даже инициалов своих имен. Священный восторг и радостная гордость удовлетворенного творчества наполнили душу Савинова. Мечты об этой русской богоматери он лелеял давно, чуть ли не с самого детства, и вот она возвышается перед ним во всей своей строгой и чистой красоте, и все убранство огромного храма, вся его царственная роскошь как будто бы служат для нее сплошной великолепной рамкой. Здесь, в этой гордости, не было места мелочному профессиональному тщеславию, потому что Савинов относился очень холодно к своей известности, давно перешагнувшей за пределы России. Здесь артист благоговел перед своим произведением, почти не веря тому, что он сам, своими руками создал его.
Савинов с трудом оторвался от работы. Спустившись с высоких подмостков, художник отошел от картины. Прямо перед ним во всю высоту запрестольной стены рельефно выделялось на золотом фоне почти оконченное изображение богоматери с младенцем на руках. Все дышало наивной и глубокой верой в этой картине: и золотое небо — торжественное, полное чудес и тайн библейское небо, и синие, тонкие утренние облака, служащие престолом группе, и трогательное сходство в лицах матери и ребенка, и милые изумленные личики кудрявых ангелов. И тем могущественней, тем неотразимей должно было очаровывать и умилять зрителя божественно-прекрасное лицо богоматери — кроткое и вместе с тем строгое, с этими как будто проникающими в глубь времен очами, полными безмолвной, покорной скорби.
В соборе было тихо. Только где-то высоко, под самым куполом, щебетали вперебой неугомонные воробьи. Лучи солнца наискось тянулись из окон золотыми пыльными полосами. Савинов все стоял и глядел на картину. Теперь он со своими длинными, небрежно откинутыми назад волосами, с бледными, плотно сжатыми губами на худом аскетическом лице как нельзя больше походил на одного из тех средневековых монахов-художников, которые создавали бессмертные произведения в тишине своих скромных келий, вдохновляясь только горячей верой в бога и бесхитростной любовью к искусству и не оставляя потомству даже инициалов своих имен. Священный восторг и радостная гордость удовлетворенного творчества наполнили душу Савинова. Мечты об этой русской богоматери он лелеял давно, чуть ли не с самого детства, и вот она возвышается перед ним во всей своей строгой и чистой красоте, и все убранство огромного храма, вся его царственная роскошь как будто бы служат для нее сплошной великолепной рамкой. Здесь, в этой гордости, не было места мелочному профессиональному тщеславию, потому что Савинов относился очень холодно к своей известности, давно перешагнувшей за пределы России. Здесь артист благоговел перед своим произведением, почти не веря тому, что он сам, своими руками создал его.
Объяснение: