Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего приятеля. Я увидел его издали. Он шёл пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближался, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому: но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства... Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплёвывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моём. Я опустил пистолет. «Вам, кажется, теперь не до смерти, – сказал я ему, – вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать...». – «Вы ничуть не мешаете мне, – возразил он, – извольте себе стрелять, а впрочем как вам угодно: выстрел ваш остаётся за вами; я всегда готов к вашим услугам». Я обратился к секундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился.
Суета дня, суета жизни проходит мимо. Чьи-то пороки, чьи-то желания их куда-то несут. Ему не понятно зачем они это делают. Для него их жизнь длиною в пшик. Ему нет места среди них, он это знает. Его уже исключили, словно за плохое поведение, из этого мира. Но он остался где-то посередине ( ) между этим и другим. Бесконечно и безудержно шныряя по коридорам в поисках нужной двери. Она должна быть.
Голод. Ему кажется это странным. Но голод делает своё дело, заставляет его вернуться обратно в суету. Он наполняется страстью и уже готов запрыгнуть в первый вагон на пути к вкушениям, размазаться в повседневности. Он так и делает, пока его снова не вытолкнет из этого круговорота. И снова коридоры. Они уже стали до боли знакомыми. Только это ничего не меняет.
Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего приятеля. Я увидел его издали. Он шёл пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближался, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому: но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства... Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплёвывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моём. Я опустил пистолет. «Вам, кажется, теперь не до смерти, – сказал я ему, – вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать...». – «Вы ничуть не мешаете мне, – возразил он, – извольте себе стрелять, а впрочем как вам угодно: выстрел ваш остаётся за вами; я всегда готов к вашим услугам». Я обратился к секундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился.
Суета дня, суета жизни проходит мимо. Чьи-то пороки, чьи-то желания их куда-то несут. Ему не понятно зачем они это делают. Для него их жизнь длиною в пшик. Ему нет места среди них, он это знает. Его уже исключили, словно за плохое поведение, из этого мира. Но он остался где-то посередине ( ) между этим и другим. Бесконечно и безудержно шныряя по коридорам в поисках нужной двери. Она должна быть.
Голод. Ему кажется это странным. Но голод делает своё дело, заставляет его вернуться обратно в суету. Он наполняется страстью и уже готов запрыгнуть в первый вагон на пути к вкушениям, размазаться в повседневности. Он так и делает, пока его снова не вытолкнет из этого круговорота. И снова коридоры. Они уже стали до боли знакомыми. Только это ничего не меняет.