голодная волчица встала, чтобы идти на охоту. её волчата, все трое, крепко спали, сбившись в кучу, и грели друг друга. она облизала их и пошла.
был уже весенний месяц март, но по ночам деревья трещали от холода, как в декабре, и едва высунешь язык, как его начинало сильно щипать. волчиха была слабого здоровья, мнительная; она вздрагивала от малейшего шума и всё думала о том, как бы дома без неё кто не обидел волчат. запах человеческих и лошадиных следов, пни, сложенные дрова и тёмная унавоженная дорога пугали её; ей казалось, будто за деревьями в потёмках стоят люди и где-то за лесом воют собаки.
она была уже не молода, и чутьё у неё ослабело, так что, случалось, лисий след она принимала за собачий и иногда даже, обманутая чутьём, сбивалась с дороги, чего с нею никогда не бывало в молодости. по слабости здоровья она уже не охотилась на телят и крупных баранов, как прежде, и уже далеко обходила лошадей с , а питалась одной падалью, свежее мясо ей приходилось кушать редко, только весной, когда она, набредя на зайчиху, отнимала у неё детей или забиралась к мужикам в хлев, где были ягнята.
в верстах четырёх от её логовища, у почтовой дороги, стояло зимовье. тут жил сторож игнат, старик лет семидесяти, который всё кашлял и разговаривал сам с собой; обыкновенно ночью он спал, а днём бродил по лесу с ружьём-одностволкой и посвистывал на зайцев. должно быть, раньше он служил в механиках, потому что каждый раз, прежде чем остановиться, кричал себе: «стоп машина! » — и прежде чем пойти дальше: «полный ход! » при нём находилась громадная чёрная собака неизвестной породы, по имени арапка. когда она забегала далеко вперёд, то он кричал ей: «задний ход! » иногда он пел и при этом сильно шатался и часто падал (волчиха думала, что это от ветра) и кричал: «сошёл с рельсов! »
волчиха помнила, что летом и осенью около зимовья паслись баран и две ярки, и когда она не так давно пробегала мимо, то ей послышалось, будто в хлеву блёяли. и теперь, подходя к зимовью, она соображала, что уже март и, судя по времени, в хлеву должны быть ягнята непременно. её мучил голод, она думала о том, с какой жадностью она будет есть ягнёнка, и от таких мыслей зубы у неё щёлкали и глаза светились в потёмках, как два огонька.
изба игната, его сарай, хлев и колодец были окружены высокими сугробами. было тихо. арапка, должно быть, спала под сараем.
по сугробу волчиха взобралась на хлев и стала разгребать лапами и мордой соломенную крышу. солома была гнилая и рыхлая, так что волчиха едва не провалилась; на неё прямо в морду пахнуло тёплым паром и запахом навоза и овечьего молока. внизу, почувствовав холод, нежно заблеял ягнёнок. прыгнув в дыру, волчиха упала передними лапами и грудью на что-то мягкое и тёплое, должно быть на барана, и в это время в хлеву что-то вдруг завизжало, залаяло и залилось тонким подвывающим голоском, овцы шарахнулись к стене, и волчиха, испугавшись, схватила, что первое попалось в зубы, и бросилась
она бежала, напрягая силы, а в это время арапка, уже почуявшая волка, неистово выла, кудахтали в зимовье потревоженные куры, и игнат, выйдя на крыльцо, кричал:
— полный ход! пошёл к свистку!
и свистел, как машина, и потом — го-го-го- и весь этот шум повторяло лесное эхо.
голодная волчица встала, чтобы идти на охоту. её волчата, все трое, крепко спали, сбившись в кучу, и грели друг друга. она облизала их и пошла.
был уже весенний месяц март, но по ночам деревья трещали от холода, как в декабре, и едва высунешь язык, как его начинало сильно щипать. волчиха была слабого здоровья, мнительная; она вздрагивала от малейшего шума и всё думала о том, как бы дома без неё кто не обидел волчат. запах человеческих и лошадиных следов, пни, сложенные дрова и тёмная унавоженная дорога пугали её; ей казалось, будто за деревьями в потёмках стоят люди и где-то за лесом воют собаки.
она была уже не молода, и чутьё у неё ослабело, так что, случалось, лисий след она принимала за собачий и иногда даже, обманутая чутьём, сбивалась с дороги, чего с нею никогда не бывало в молодости. по слабости здоровья она уже не охотилась на телят и крупных баранов, как прежде, и уже далеко обходила лошадей с , а питалась одной падалью, свежее мясо ей приходилось кушать редко, только весной, когда она, набредя на зайчиху, отнимала у неё детей или забиралась к мужикам в хлев, где были ягнята.
в верстах четырёх от её логовища, у почтовой дороги, стояло зимовье. тут жил сторож игнат, старик лет семидесяти, который всё кашлял и разговаривал сам с собой; обыкновенно ночью он спал, а днём бродил по лесу с ружьём-одностволкой и посвистывал на зайцев. должно быть, раньше он служил в механиках, потому что каждый раз, прежде чем остановиться, кричал себе: «стоп машина! » — и прежде чем пойти дальше: «полный ход! » при нём находилась громадная чёрная собака неизвестной породы, по имени арапка. когда она забегала далеко вперёд, то он кричал ей: «задний ход! » иногда он пел и при этом сильно шатался и часто падал (волчиха думала, что это от ветра) и кричал: «сошёл с рельсов! »
волчиха помнила, что летом и осенью около зимовья паслись баран и две ярки, и когда она не так давно пробегала мимо, то ей послышалось, будто в хлеву блёяли. и теперь, подходя к зимовью, она соображала, что уже март и, судя по времени, в хлеву должны быть ягнята непременно. её мучил голод, она думала о том, с какой жадностью она будет есть ягнёнка, и от таких мыслей зубы у неё щёлкали и глаза светились в потёмках, как два огонька.
изба игната, его сарай, хлев и колодец были окружены высокими сугробами. было тихо. арапка, должно быть, спала под сараем.
по сугробу волчиха взобралась на хлев и стала разгребать лапами и мордой соломенную крышу. солома была гнилая и рыхлая, так что волчиха едва не провалилась; на неё прямо в морду пахнуло тёплым паром и запахом навоза и овечьего молока. внизу, почувствовав холод, нежно заблеял ягнёнок. прыгнув в дыру, волчиха упала передними лапами и грудью на что-то мягкое и тёплое, должно быть на барана, и в это время в хлеву что-то вдруг завизжало, залаяло и залилось тонким подвывающим голоском, овцы шарахнулись к стене, и волчиха, испугавшись, схватила, что первое попалось в зубы, и бросилась
она бежала, напрягая силы, а в это время арапка, уже почуявшая волка, неистово выла, кудахтали в зимовье потревоженные куры, и игнат, выйдя на крыльцо, кричал:
— полный ход! пошёл к свистку!
и свистел, как машина, и потом — го-го-го- и весь этот шум повторяло лесное эхо.