Напишите сочинение-рассуждение, раскрывая смысл высказывания современного лингвиста генриетты григорьевны граник: "знаки препинания выразить различные смыслы слов и окрашивающие их чувства" нужно не менее 70 слов, по данному тексту. ! буду
Вечером я услышал Васину скрипку... В зарослях Фокинской речки кто-то искал корову и то звал её ласковым голосом, то ругал последними словами. Я уже опёрся руками о брёвна, чтобы разом оттолкнуться, полететь до самых ворот и забренчать щеколдой так, что проснутся на селе все собаки. Но из-под увала, из сплетений хмеля и черёмух, из глубокого нутра земли возникла музыка и пригвоздила меня к стене. И не стало ни Енисея, ни зимнего, ни летнего; забилась живая жилка ключа за Васиной избушкой. Ключ начал полнеть, и не один уж ключ, два, три, грозный уже поток хлещет из скалы, катит камни, ломает деревья, выворачивает их с корнями, несёт, крутит. Вот-вот сметёт он избушку под горой, смоет завозню и обрушит всё с гор. В небе ударят громы, сверкнут молнии, от них вспыхнут таинственные цветы папоротника. От цветов вспыхнет лес, зажжётся земля, и не залить уже будет этот огонь даже Енисеем — ничем не остановить страшную такую бурю! Но скрипка сама всё потушила. Снова тоскует один человек, снова чего-то жаль, снова едет кто-то куда-то, может, обозом, может, на плоту, может, и пешком идёт в дали дальние. Мир не сгорел, ничего не обрушилось. Всё на месте. Только сердце моё, занявшееся от горя и восторга, как встрепенулось, как подпрыгнуло, так и бьётся у горла, раненное на всю жизнь музыкой. О чём же это рассказывала мне музыка? На что она жаловалась? На кого гневалась? Почему так тревожно и горько мне? Почему так жалко самого себя? Музыка кончилась неожиданно, точно кто-то опустил властную руку на плечо скрипача: «Ну, хватит!» На полуслове смолкла скрипка, смолкла, не выкрикнув, а выдохнув боль. Но уже, помимо неё, по своей воле другая какая-то скрипка взвивалась выше, выше и замирающей болью, затиснутым в зубы стоном оборвалась в поднебесье... Долго сидел я в уголочке завозни, слизывая крупные слёзы, катившиеся на губы. Не было сил подняться и уйти. Я приподнял нависшие над окошком перевитые бечёвки хмеля и заглянул в окно. Чуть мерцая, топилась в избушке прогоревшая железная печка. На топчане полулежал Вася, прикрывши глаза левой рукой. На груди Васи покоилась скрипка, длинная палочка-смычок была зажата в правой руке. Я тихонько приоткрыл дверь, шагнул в караулку... В печке щёлкнуло раз, другой, прогоревшие бока её обозначились красными корешками и травинками, качнулся отблеск огня, пал на Васю. Он вскинул к плечу скрипку и заиграл немалое время, пока я узнал музыку. Та же самая была она, какую слышал я у завозни, и в то же время совсем другая. Мягче, добрее, тревога и боль только угадывались в ней, скрипка уже не стонала, не сочилась её душа кровью, не бушевал огонь вокруг и не рушились камни. Тень музыканта, сломанная у поясницы, металась по избушке, вытягивалась по стене, становилась прозрачной, будто отражение в воде, потом тень отдалялась в угол, исчезала в нём, и тогда там обозначался живой музыкант, живой Вася-поляк. Рубаха на нём была расстёгнута, ноги босы, глаза в тёмных обводах. Щекою Вася лежал на скрипке, и мне казалось, так ему покойней, удобней и слышит он в скрипке такое, чего мне никогда не услышать. Я так засмотрелся, так заслушался, что вздрогнул, когда Вася заговорил. — Эту музыку написал человек, которого лишили самого дорогого, — Вася думал вслух, не переставая играть. — Если у человека нет матери, нет отца, но есть родина, — он ещё не сирота. Всё проходит: любовь, сожаление о ней, горечь утрат, даже боль от ран проходит, но никогда-никогда не проходит и не гаснет тоска по родине... Скрипка снова тронула те самые струны, что накалились при давешней игре и ещё не остыли. — Эту музыку написал мой земляк Огинский в корчме на границе, прощаясь с родиной. Он посылал ей последний привет. Давно уже нет композитора на свете, но боль его, тоска его, любовь к родной земле, которую никто не мог отнять, жива до сих пор. Вася замолчал, говорила скрипка, пела скрипка, угасала скрипка. Голос её становился тише, тише, он растягивался в темноте тонюсенькой светлой паутинкой...
Г.Г. Граник пишет :« Знаки препинания дают возможность сказать в письменной речи гораздо больше, чем можно записать буквами. Они выразить различные смыслы и окрашивающие их чувства».
Как воспринимать эту мысль ? Думаю, что знаки препинания нам выразить свои эмоции, видение мира и ситуации. Перечитаем текст В. П. Астафьева.Во-первых, в бессоюзном сложном предложении №15 ( "…говорила скрипка, пела скрипка, угасала скрипка") такая последовательность простых нераспространенных предложений с одним подлежащим "скрипка" была бы необъяснима, если бы между ними не был бы такой важный разделительный знак препинания как запятая. К тому же, автор дает почувствовать и читателю ,и слушателю эмоции музыканта.Во-вторых, в предложении №30 ("Я не знаю за что…") есть многоточие. Он используется для того, чтобы рассказать о том, о чем умолчали. Ребенку не хватает нужных слов, чтобы поведать о том, как музыка его изменила, сделала лучше, приблизила к настоящему искусству.Следовательно, высказывание Г. Г. Граник является правильным.
Вечером я услышал Васину скрипку... В зарослях Фокинской речки кто-то искал корову и то звал её ласковым голосом, то ругал последними словами. Я уже опёрся руками о брёвна, чтобы разом оттолкнуться, полететь до самых ворот и забренчать щеколдой так, что проснутся на селе все собаки. Но из-под увала, из сплетений хмеля и черёмух, из глубокого нутра земли возникла музыка и пригвоздила меня к стене. И не стало ни Енисея, ни зимнего, ни летнего; забилась живая жилка ключа за Васиной избушкой. Ключ начал полнеть, и не один уж ключ, два, три, грозный уже поток хлещет из скалы, катит камни, ломает деревья, выворачивает их с корнями, несёт, крутит. Вот-вот сметёт он избушку под горой, смоет завозню и обрушит всё с гор. В небе ударят громы, сверкнут молнии, от них вспыхнут таинственные цветы папоротника. От цветов вспыхнет лес, зажжётся земля, и не залить уже будет этот огонь даже Енисеем — ничем не остановить страшную такую бурю! Но скрипка сама всё потушила. Снова тоскует один человек, снова чего-то жаль, снова едет кто-то куда-то, может, обозом, может, на плоту, может, и пешком идёт в дали дальние. Мир не сгорел, ничего не обрушилось. Всё на месте. Только сердце моё, занявшееся от горя и восторга, как встрепенулось, как подпрыгнуло, так и бьётся у горла, раненное на всю жизнь музыкой. О чём же это рассказывала мне музыка? На что она жаловалась? На кого гневалась? Почему так тревожно и горько мне? Почему так жалко самого себя? Музыка кончилась неожиданно, точно кто-то опустил властную руку на плечо скрипача: «Ну, хватит!» На полуслове смолкла скрипка, смолкла, не выкрикнув, а выдохнув боль. Но уже, помимо неё, по своей воле другая какая-то скрипка взвивалась выше, выше и замирающей болью, затиснутым в зубы стоном оборвалась в поднебесье... Долго сидел я в уголочке завозни, слизывая крупные слёзы, катившиеся на губы. Не было сил подняться и уйти. Я приподнял нависшие над окошком перевитые бечёвки хмеля и заглянул в окно. Чуть мерцая, топилась в избушке прогоревшая железная печка. На топчане полулежал Вася, прикрывши глаза левой рукой. На груди Васи покоилась скрипка, длинная палочка-смычок была зажата в правой руке. Я тихонько приоткрыл дверь, шагнул в караулку... В печке щёлкнуло раз, другой, прогоревшие бока её обозначились красными корешками и травинками, качнулся отблеск огня, пал на Васю. Он вскинул к плечу скрипку и заиграл немалое время, пока я узнал музыку. Та же самая была она, какую слышал я у завозни, и в то же время совсем другая. Мягче, добрее, тревога и боль только угадывались в ней, скрипка уже не стонала, не сочилась её душа кровью, не бушевал огонь вокруг и не рушились камни. Тень музыканта, сломанная у поясницы, металась по избушке, вытягивалась по стене, становилась прозрачной, будто отражение в воде, потом тень отдалялась в угол, исчезала в нём, и тогда там обозначался живой музыкант, живой Вася-поляк. Рубаха на нём была расстёгнута, ноги босы, глаза в тёмных обводах. Щекою Вася лежал на скрипке, и мне казалось, так ему покойней, удобней и слышит он в скрипке такое, чего мне никогда не услышать. Я так засмотрелся, так заслушался, что вздрогнул, когда Вася заговорил. — Эту музыку написал человек, которого лишили самого дорогого, — Вася думал вслух, не переставая играть. — Если у человека нет матери, нет отца, но есть родина, — он ещё не сирота. Всё проходит: любовь, сожаление о ней, горечь утрат, даже боль от ран проходит, но никогда-никогда не проходит и не гаснет тоска по родине... Скрипка снова тронула те самые струны, что накалились при давешней игре и ещё не остыли. — Эту музыку написал мой земляк Огинский в корчме на границе, прощаясь с родиной. Он посылал ей последний привет. Давно уже нет композитора на свете, но боль его, тоска его, любовь к родной земле, которую никто не мог отнять, жива до сих пор. Вася замолчал, говорила скрипка, пела скрипка, угасала скрипка. Голос её становился тише, тише, он растягивался в темноте тонюсенькой светлой паутинкой...
Г.Г. Граник пишет :« Знаки препинания дают возможность сказать в письменной речи гораздо больше, чем можно записать буквами. Они выразить различные смыслы и окрашивающие их чувства».
Как воспринимать эту мысль ? Думаю, что знаки препинания нам выразить свои эмоции, видение мира и ситуации. Перечитаем текст В. П. Астафьева.Во-первых, в бессоюзном сложном предложении №15 ( "…говорила скрипка, пела скрипка, угасала скрипка") такая последовательность простых нераспространенных предложений с одним подлежащим "скрипка" была бы необъяснима, если бы между ними не был бы такой важный разделительный знак препинания как запятая. К тому же, автор дает почувствовать и читателю ,и слушателю эмоции музыканта.Во-вторых, в предложении №30 ("Я не знаю за что…") есть многоточие. Он используется для того, чтобы рассказать о том, о чем умолчали. Ребенку не хватает нужных слов, чтобы поведать о том, как музыка его изменила, сделала лучше, приблизила к настоящему искусству.Следовательно, высказывание Г. Г. Граник является правильным.