В 1949 году Людмиле Улицкой было шесть лет. В сборнике рассказов "Детство сорок девять" (издательство "Астрель") собраны шесть ее коротких "свидетельств" о том времени. Рассказы могут показаться безыскусными и, как я прочла в одном из отзывов в интернете, дидактическими. На мой взгляд, это не так. Дидактики я не увидела вовсе, наоборот - неприкрашенную правду тогдашней жизни. Что даже удивительно, ведь это - первые произведения Людмилы Евгеньевны, публиковавшиеся когда-то еще в "Пионерской правде". Всего шесть коротеньких "вещиц", но они такие щемящие, и они о совершенно другой эпохе. Хотя... эпохи меняются, а суть человеческая остается. Вот, например, рвущий душу рассказ "Капустное чудо". Две маленькие сестрички (старшей - всего шесть лет) после войны остались сиротами и попали на воспитание к двоюродной бабушке. Та не сразу решилась оставить детей у себя (ведь это - обуза). Но девочки оказались трудолюбивыми и покладистыми, робкими и смирными. Они понимали: если дальняя родственница их прогонит, им некуда будет идти. В один из промозглых ноябрьских дней пожилая женщина отправила малышек за капустой. А это - не нынешнее посещение супермаркета. Нужно было отстоять долгую страшную очередь под дождем. И, главное, никакой гарантии, что капуста тебе достанется. Может, не завезут, а может, кончится перед твоим носом. Кстати: никому из "советских граждан, строителей коммунизма" и в голову не пришло пропустить детей вперед. У каждого - свои проблемы, и дома тоже семеро по лавкам сидят... Когда подошла очередь сирот, старшая, Дуся, вдруг с ужасом поняла, что из дырявого кармана ее старенького пальтишка выпала и потерялась десятка (большие по тем временам деньги). Капусты девочкам не дали, из очереди прогнали, никто из "граждан" их не не скинулись всем миром хотя бы на один кочан, не Девочек охватил ужас: как они вернутся без капусты, не выгонит ли их двоюродная бабушка? А еще говорят, будто люди тогда были лучше... ...У героини рассказа "Восковая уточка" не было никаких старых ненужных вещей, которые можно было бы поменять хотя бы на самую пустяковую игрушку у старьевщика, регулярно приезжавшего к ним во двор. В отчаянии девочка украла у соседки старый половик и получила за него от старьевщика вожделенную восковую уточку со сломанным крылышком. В рассказе "Дед-шептун" дети из зависти разбили мячиком наручные часики у дошкольницы Дины: она тайком взяла их у старшего брата и нахвасталась во дворе, будто эти часики - ее. А ведь все эти дети - наверняка сознательные "октябрята и пионеры". Но, оказывается, и тогда люди были всего лишь людьми. А дети, увы, и вовсе не ангелы - обычно это злые и жестокие существа, порой даже более жестокие, чем взрослые. И пусть в нас бросит камень тот, кто сам без греха. Рассказы "Счастливый случай", "Бумажная победа" о том, что люди, как и у Достоевского, совмещают в себе "две бездны" - они и добрые, и злые одновременно. В "Счастливом случае" дети затравили во дворе больного мальчика (дразнили - "Генька хромой, сопли рекой"). Потом увидели, что и он, представитель "гнилой интеллигенции", тоже человек. Закрыв эту книгу Улицкой, я вспомнила "Юшку" Платонова. Люди злы, мир жесток, но... люди и добры. Каждый из нас должен сам делать выбор, должен делать самого себя. Я очень хочу, чтобы сборник рассказов "Детство сорок девять" Улицкой прочла моя шестнадцатилетняя дочь. Пусть сравнит, подумает. Я знаю, что времена "до мобильных телефонов" она считает доисторическими и совершенно искренно не понимает, как можно было жить без интернета. Но "Детство сорок девять" - это детство и ее бабушки тоже. Порой дочка спрашивает: "А при Советском Союзе было лучше? Люди были другими?" Пусть прочтет эти рассказы и решает сама. ...Наверное, сама Людмила Евгеньевна не ставила перед собой такие глобальные задачи, когда создавала эти рассказы. Но, опубликованные, они стали жить своей, отдельной от автора жизнью. И теперь каждый читатель вправе воспринимать их "со своей колокольни". Интересно, что Улицкая в одном из интервью объясняет создание этих рассказов так: "В биологии есть такое понятие "импринтинг" - первое острое впечатление живого существа. Например, если только что вылупившемуся цыпленку показать валенок, то он будет считать этот валенок своим родителем. И в жизни человека есть периоды, когда он очень чувствителен. Прежде всего - время детства, когда все укрупнено, усилено, имеет дополнительные краски, как будто существует еще один спектр цветов, звуков... Стерео-скопическое зрение ребенка срабатывает и до сих пор: меня так и не отпускают мои детские воспоминания". ...Особое за эту книгу - художнику Владимиру Любарову, "картинки" которого сделали книгу маленьким шедевром. Как пишет в предисловии Улицкая, их с Любаровым детские воспоминания "сошлись замечательно".
Под навесом крыши нашего дома было ласточкино гнездо, слепленное из ила, принесенного в клювах с берега маленького копаного прудика. Оно висело варежкой и, когда вылупились птенцы, стало потихонечку пищать. Когда птенцы подросли, то один из них, самый, наверное, сильный и обжористый, стал высовываться из темного отверстия. Он был головастенький, рот у него с желтым ободочком казался непомерно большим. Голова окрасилась уже в черный цвет, а на грудке появился темно-коричневый фартучек. Ростом он казался мне больше своих родителей, которые беспрестанно носили ему всяких козявок, а он беспрестанно их пожирал, оставляя братьев или сестер голодными.
Шло время, и настал день, когда я увидел в небе над нашей крышей пять ласточек. Они летали в розовеющем вечернем воздухе, и я заметил, что две из них летают резвее и легче, чем три остальные, которые казались чуточку больше размером. Видимо, ласточки учили летать своих птенцов.
Осенью ласточки исчезли, и дом наш как будто чего-то лишился.
Ласточки
Под навесом крыши нашего дома было ласточкино гнездо, слепленное из ила, принесенного в клювах с берега маленького копаного прудика. Оно висело варежкой и, когда вылупились птенцы, стало потихонечку пищать. Когда птенцы подросли, то один из них, самый, наверное, сильный и обжористый, стал высовываться из темного отверстия. Он был головастенький, рот у него с желтым ободочком казался непомерно большим. Голова окрасилась уже в черный цвет, а на грудке появился темно-коричневый фартучек. Ростом он казался мне больше своих родителей, которые беспрестанно носили ему всяких козявок, а он беспрестанно их пожирал, оставляя братьев или сестер голодными.
Шло время, и настал день, когда я увидел в небе над нашей крышей пять ласточек. Они летали в розовеющем вечернем воздухе, и я заметил, что две из них летают резвее и легче, чем три остальные, которые казались чуточку больше размером. Видимо, ласточки учили летать своих птенцов.
Осенью ласточки исчезли, и дом наш как будто чего-то лишился.