Воробьи, стаями обсыпавшие придорожные ветлы, кричали так громко и возбужденно, что ничего нельзя было расслышать за их криком. Везде чувствовалась радостная, торопливая тревога жизни.
В эти весенние дни образ Олеси не выходил из моей головы. Мне нравилось, оставшись одному, лечь, зажмурить глаза. Однако красота Олеси меня очаровывала, но также и ее цельная, самобытная, свободная натура.
Иногда я возмущался против собственного бессилия и против привычки, тянувшей меня каждый день к Олесе. Я еще не думал о любви, я уже переживал тревожный, предшествующий любви период, полный смутных, томительно грустных ощущений.
Воробьи, стаями обсыпавшие придорожные ветлы, кричали так громко и возбужденно, что ничего нельзя было расслышать за их криком. Везде чувствовалась радостная, торопливая тревога жизни.
В эти весенние дни образ Олеси не выходил из моей головы. Мне нравилось, оставшись одному, лечь, зажмурить глаза. Однако красота Олеси меня очаровывала, но также и ее цельная, самобытная, свободная натура.
Иногда я возмущался против собственного бессилия и против привычки, тянувшей меня каждый день к Олесе. Я еще не думал о любви, я уже переживал тревожный, предшествующий любви период, полный смутных, томительно грустных ощущений.
Мы шли лугом (каким?), который пестрел множеством цветов.
Небо отражалось в глазах (чьих?), что были у неё пронзительно синими.
Это был сильный стук, какой заставил всех вздрогнуть.
Коридор, что вёл в гостиную, был заставлен старой мебелью.
Со стороны дома, откуда послышался громкий стук захлопнувшейся двери, нам навстречу шёл человек в низко надвинутой шляпе.
А бывают случаи (какие?), когда книга, мирно лежащая у вас на полке, постепенно и незаметно теряет свое обаяние.
Дети побежали к реке, которая приветливо манила их своей прохладой, и с разбегу бросились в воду.