Вчем заключается основная мысль текста "обертка сыра" вот сама повесть: с картой, которая будет рассказана ниже, случилась раньше, чем рассказанная выше. она резко повлияла на всю мою жизнь. началось с того, что, живя летом в жаркой и пыльной москве, я питался преимущественно (из-за собственной лени) чаем с сыром и колбасой. жил я уже не в подвале на обыденском переулке, а в коммунальной квартире на большой дмитровке, на углу столешникова переулка, где внизу был меховой магазин. в витрине его много лет сидел широко известный всей москве волк с ощеренной мордой. сыр и колбасу я покупал в соседнем бакалейном магазине. в магазине этом все продавщицы были румяные и толстощекие и носили белые халаты поверх пальто. халаты на них лоснились и трещали. однажды в бакалее мне завернули кусок голландского сыра в обрывок карты. по своей дурной привычке всегда что-нибудь читать или рассматривать за чаем, я начал изучать этот обрывок карты и вдруг почувствовал холодок под сердцем. некоторые из нас любили в детстве (и любят до сих пор) придумывать и рисовать карты воображаемых великолепных мест, почти всегда – девственных и пустынных. в эти карты, должно быть, каждый вкладывает свое представление о земном рае, о счастливых и богатых краях, куда с первых лет жизни стремились его помыслы. и вот обрывок карты такой заповедной страны – и невыдуманной, а действительно существующей – лежал передо мной. бесконечные леса, озера, извилистые реки, едва намеченные пунктиром заросшие дороги, пустоши, деревушки, лесные кордоны и даже постоялые дворы – все, о чем я мечтал в своей жизни, было собрано здесь. обрывок карты относился к мещерским лесам. в конце лета я поехал туда, и с тех пор вся моя жизнь круто переменилась, окрепла, приобрела новую ценность, – впервые я узнал как следует срединную россию. с тех пор сильнейшее чувство любви к ней, к своей, до тех пор почти неизвестной, но коренной родине, ни на минуту не покидало меня, где бы я ни был – в калабрии или в туркменистане, на сырой или в альпах. для родины всегда находишь любое оправдание, как и для матери. только сыновьям дано понимание материнского сердца, проникновение в его скрытую ласковость, в его муку, в его небогатые радости. после мещеры я начал писать по-другому – проще, сдержаннее, стал избегать броских вещей и понял силу и поэзию самых непритязательных душ и самых как будто невзрачных вещей, – к примеру, ветерка, несущего над выгоном запах дыма и качающего рыжие султаны сухого конского щавеля. и еще одна карта сыграла большую роль в моей жизни – карта кара-бугаза. ей я был отчасти обязан первой своей замеченной книгой. но и только. на дальнейшей моей жизни кара-бугаз не оставил сколько-нибудь явных следов.
