Его имя — Григорий Александрович Гуковский. Он был известный учёный, на его лекции сбегались толпы... Но я пишу не об учёном, которого лучше, чем я, знают друзья и ученики, я пишу о своем отце и о той культуре отцовства, которой он обладал.
Такова была наша семейная традиция: воспитанием детей руководил мужчина. Правильно это или нет — не знаю. Но так сложилось. И для меня главным лицом всегда был отец.
Сколько себя помню, отец всегда работал. Зимой, когда я вставала впотьмах, у него давно горел свет — он сидел за столом. Или его уже не было: ушёл в университет читать лекции. Я завтракала сама и шла в школу с сознанием, что тоже иду на работу.
Постепенно я стала понимать, что он пишет с раннего утра за своим письменным столом. Про «Недоросль», про Крылова и Державина. О литературе XVIII века. Вот почему на его полках столько старых книг, которые мне разрешается трогать с непременным условием ставить на то же место.
Книги свои он любил самозабвенно. Я имела право их читать, но ни я, ни мать не допускались к священнодействию: отец всегда сам чистил книги. Два раза в год он с утра влезал на лестницу с влажной тряпкой и бережно протирал каждую книжечку.
Мы жили в деревянном доме. В комнатах печи были старинные, изразцовые: у меня голубая, у него — зелёная. Отец топил эти печи, сам чистил дымоходы. Когда я лезла за ним в трубу, он не отгонял, только просил переодеться. Он всё умел... Когда мой сын впервые влез на лестницу и сменил перегоревшую пробку, я почувствовала себя счастливой. До сих пор мужчина, не умеющий своими руками выполнить любую работу по дому, вызывает у меня брезгливое недоумение.
Отец чтил понятие дома, семьи. Семья — это был праздник. Дом вела, конечно, мать. Отец любил всё, что делала мать, и радостно подчинялся ей.
Я любила его без памяти — как отца. Но, кроме того, он был для меня идеалом мужчины. Знаю: он был некрасив, но понимаю женщин, которые до сих пор утверждают, будто он был красивый: это ученицы, те, кто видел его в работе. Он научил меня чувствовать себя женщиной: подвигал стул, всегда пропускал в дверь впереди себя; не помню ни разу, чтобы я, вернувшись из отъезда, не нашла у себя в комнате цветов...
Объяснение:
ОТЕЦ
Его имя — Григорий Александрович Гуковский. Он был известный учёный, на его лекции сбегались толпы... Но я пишу не об учёном, которого лучше, чем я, знают друзья и ученики, я пишу о своем отце и о той культуре отцовства, которой он обладал.
Такова была наша семейная традиция: воспитанием детей руководил мужчина. Правильно это или нет — не знаю. Но так сложилось. И для меня главным лицом всегда был отец.
Сколько себя помню, отец всегда работал. Зимой, когда я вставала впотьмах, у него давно горел свет — он сидел за столом. Или его уже не было: ушёл в университет читать лекции. Я завтракала сама и шла в школу с сознанием, что тоже иду на работу.
Постепенно я стала понимать, что он пишет с раннего утра за своим письменным столом. Про «Недоросль», про Крылова и Державина. О литературе XVIII века. Вот почему на его полках столько старых книг, которые мне разрешается трогать с непременным условием ставить на то же место.
Книги свои он любил самозабвенно. Я имела право их читать, но ни я, ни мать не допускались к священнодействию: отец всегда сам чистил книги. Два раза в год он с утра влезал на лестницу с влажной тряпкой и бережно протирал каждую книжечку.
Мы жили в деревянном доме. В комнатах печи были старинные, изразцовые: у меня голубая, у него — зелёная. Отец топил эти печи, сам чистил дымоходы. Когда я лезла за ним в трубу, он не отгонял, только просил переодеться. Он всё умел... Когда мой сын впервые влез на лестницу и сменил перегоревшую пробку, я почувствовала себя счастливой. До сих пор мужчина, не умеющий своими руками выполнить любую работу по дому, вызывает у меня брезгливое недоумение.
Отец чтил понятие дома, семьи. Семья — это был праздник. Дом вела, конечно, мать. Отец любил всё, что делала мать, и радостно подчинялся ей.
Я любила его без памяти — как отца. Но, кроме того, он был для меня идеалом мужчины. Знаю: он был некрасив, но понимаю женщин, которые до сих пор утверждают, будто он был красивый: это ученицы, те, кто видел его в работе. Он научил меня чувствовать себя женщиной: подвигал стул, всегда пропускал в дверь впереди себя; не помню ни разу, чтобы я, вернувшись из отъезда, не нашла у себя в комнате цветов...
Н.в. сто п'ять
Р.в. ста п'ятьох
Д.в. ста п'ятьом
З.в. сто п'ять (п'ятьох)
О.в. ста п'ятьма (п'ятьома)
М.в. ста п'ятьох
Н.в. шістдесят два
Р.в. шістдесяти (шістдесятьох) двох
Д.в. шістдесяти (шістдесятьом) двом
З.в. шістдесят (шістдесятьох) два (двох)
О.в. шістдесятьма (шістдесятьома) двома
М.в. шістдесяти (шістдесятьох) двох
Н.в. тисяча вісімсот сімнадцять
Р.в. тисячі восьмисот сімнадцяти (сімнадцятьох)
Д.в. тисячі восьмистам сімнадцяти (сімнадцятьом)
З.в. тисячу вісімсот сімнадцять (сімнадцятьох)
О.в. тисячею вісьмастами сімнадцятьма
М.в. тисячі восьмистах сімнадцяти (сімнадцятьох)
Объяснение: