Нужен анализ стихотворения а.а.фета "грёзы": мне снился сон, что сплю я непробудно, что умер я и в грезы погружен; и на меня ласкательно и чудно надежды тень навеял этот сон. я счастья жду, какого - сам не знаю. вдруг колокол - и все уяснено; и, просияв душой, я понимаю, что счастье в этих звуках. - вот оно! и звуки те прозрачнее, и чище, и радостней всех голосов земли; и чувствую - на дальнее кладбище меня под них, качая, понесли. в груди восторг и сдавленная мука, хочу привстать, хоть раз еще вздохнуть и, на волне ликующего звука умчаться вдаль, во мраке потонуть.

Музыкальность фетовской лирики не ограничивается искусной звукописью и плавностью ритмических решений. Автор убежден, что истинное свойство поэтического дара состоит в изображении движений души и пейзажных зарисовок при крылатого звука» слов. Фиксируя гармоничную сторону природного мира, классик оперирует музыкальными категориями. Глаголами «напевает» и «поет» обозначаются журчание струй фонтана и успокаивающее мурлыканье кота. Звезды, высыпавшие на бескрайнем небе, именуются слаженным «хором светил». Творческий процесс неоднократно определяется как песня. Акустические образы связаны с горним началом: приход весны приносит «вздохи неба», источником которых становятся распахнутые «врата эдема».

В художественном тексте 1859 г. мотив высокой природы звука получает особенное выражение, оригинально сочетаясь с темой земного конца как перехода в небытие. Зачин моделирует ситуацию сна во сне, и семантика глубокого оцепенения вызывает следующую трансформацию — сон о смерти. Авторская версия мрачной темы лишена контекста безысходности. Напротив, причудливые «грезы» обнадеживают, побеждают тревогу.

Звон погребального колокола знаменует наступление момента истины. Героя пронзает внезапная мысль о сущности счастья: оно заключено в звуках неземного происхождения. Их превосходство над «голосами земли» уточняет череда однородных прилагательных в сравнительной степени. Восторженному и мучительному чувству, внушенному «ликующими» акустическими доминантами, противопоставлены безнадежные интонации обряда похорон.

Завершающий катрен конкретизирует желание просветленного лирического «я». Он не боится ухода во «мрак» смерти, поскольку расценивает его не в качестве трагического финала, а как новый, неизведанный этап существования души.