особую роль в обоих стихотворениях играют взаимоотношения лирического «я» и лирического «ты». и в «жирафе», и в «заблудившемся трамвае» лирическое «ты» подразумевает конкретный женский образ. в первом стихотворении это а.ахматова, во втором – дальняя родственница гумилева мария кузьмина-караваева (в стихотворении машенька), в которую поэт одно время был влюблен. в «жирафе» лирическое «ты» появляется в первом и двух заключительных катренах. своеобразная «повествовательная рамка», образованная двумя обращениями «рассказчика» к слушательнице, придает стройность композиции (закольцовывает ее), а также способствует возникновению конфликта между лирическим «я» и лирическим «ты», который на лексическом уровне раскрывается в четвертом катрене: «я знаю веселые сказки таинственных стран» - «но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман». метафорический образ «тяжелого тумана» (в разных сборниках эпитет варьируется: «тяжелый» - «болотный») становится неотъемлемой частью гнетущего, рационального мира героини, «мира дождя», в котором нет места чувственным эмоциям и впечатлениям. отсюда разница в отношении к изображаемой картине между рассказчиком и той, кому он формально адресует ее. лирический герой принадлежит к яркому, «тропическому» миру «озера чад» (озеро чад – «сердце африки», ее символ), наполненному необъяснимыми звуками, «веселыми» красками, «немыслимыми» запахами (так называемая синестезия). в своем мироощущении он полагается не на мысли, а на чувства. поэтому в его мире сосуществуют отражение луны на водной глади озера и «цветные паруса корабля» (могут ли быть различимыми цвета ночью в африканских на вопросы, в какой же «мраморный грот» прячется жираф на закате и что же при этом «чудесного видит земля», может дать ответ только творческое воображение лирического героя, частичку которого он стремится передать своей слушательнице.
лирический герой стихотворения «заблудившийся трамвай» так же, как и лирический герой «жирафа», больше полагается на голос души, чем на голос разума. поэтому на вопрос героя: «где я? » отвечает «томно и тревожно» стучащее сердце. это «биение» прослеживается и в названии стихотворения, которое, в сравнении с «жирафом», несет большую смысловую нагрузку, экспрессивному эпитету «заблудившийся». во всем же стихотворении немногочисленные эпитеты играют гораздо меньшую роль, чем разнообразные аллегории и туманные, необычные метафоры. опять же, сравнивая два стихотворения, мы замечаем. что в «жирафе» общую, несколько статичную картину , прежде всего, изысканные эпитеты: «грациозная», «волшебные», «таинственных» и другие. в одной из своих статей (1910 г.) гумилев писал: «поэзия есть мысль, а мысль прежде всего движение». поэтому следует обратить внимание на особую роль глаголов в «заблудившемся трамвае». раскрепощение глагола в прямом и смыслах освобождает энергию слова, которое становится первозданной «прямой силой». и вот пример этого:
и сразу ветер знакомый и сладкий,
и за мостом летит на меня
всадника длань в железной перчатке
и два копыта его коня.
сила этих строк очевидна. единственный глагол «летит», сам по себе зауряднейший (летят дни, летят птицы, летит снег…), действительно «летит», передает напряженное движение чего-то грандиозного, неотвратимого. многие критики называют «заблудившийся трамвай» вещью «насквозь пушкинской». действительно, пушкин с его ясностью, точностью и гармонией был эстетическим и духовным ориентиром гумилева.
в «заблудившемся трамвае» - и отблеск «капитанской дочки», и мощное эхо «медного всадника». и смысловой подтекст в этих произведениях общий – затерянность в миражах и бездорожье «бурана».
наряду с тематическим и идейным различиями стихотворений «жираф» и «заблудившийся трамвай», контраст отчетливо прослеживается и на фонетическом уровне, и в ритмической организации. «жираф» написан пятистопным амфибрахием, который в заключительных строках первого и пятого катренов превращается в трехстопный: «изысканный бродит жираф». неизбежное замедление темпа чтения этих строк позволяет поэту заострить на них внимание читателей, поставить особое «смысловое ударение». изменение фонетического звучания работает на общий смысл: усиливает контраст двух рефлексирующих миров ( громогласного и отважного [р] («шкуру его украшает волшебный узор», «прячется в мраморный грот») – нагнетание шипящих и свистящих согласных («сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд», «ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя»). гораздо сложнее дело обстоит с «заблудившимся трамваем». ритмический и фонетический рисунок меняется буквально в каждом стихе, создавая общее впечатление неустроенности, блуждания, поиска.
таким образом, стихотворению «жираф» присуща большая ритмическая размеренность и внешняя композиционная стройность. «заблудившийся трамвай» поражает новизной звучания и необыкновенно глубоким смысловым подтекстом.
особую роль в обоих стихотворениях играют взаимоотношения лирического «я» и лирического «ты». и в «жирафе», и в «заблудившемся трамвае» лирическое «ты» подразумевает конкретный женский образ. в первом стихотворении это а.ахматова, во втором – дальняя родственница гумилева мария кузьмина-караваева (в стихотворении машенька), в которую поэт одно время был влюблен. в «жирафе» лирическое «ты» появляется в первом и двух заключительных катренах. своеобразная «повествовательная рамка», образованная двумя обращениями «рассказчика» к слушательнице, придает стройность композиции (закольцовывает ее), а также способствует возникновению конфликта между лирическим «я» и лирическим «ты», который на лексическом уровне раскрывается в четвертом катрене: «я знаю веселые сказки таинственных стран» - «но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман». метафорический образ «тяжелого тумана» (в разных сборниках эпитет варьируется: «тяжелый» - «болотный») становится неотъемлемой частью гнетущего, рационального мира героини, «мира дождя», в котором нет места чувственным эмоциям и впечатлениям. отсюда разница в отношении к изображаемой картине между рассказчиком и той, кому он формально адресует ее. лирический герой принадлежит к яркому, «тропическому» миру «озера чад» (озеро чад – «сердце африки», ее символ), наполненному необъяснимыми звуками, «веселыми» красками, «немыслимыми» запахами (так называемая синестезия). в своем мироощущении он полагается не на мысли, а на чувства. поэтому в его мире сосуществуют отражение луны на водной глади озера и «цветные паруса корабля» (могут ли быть различимыми цвета ночью в африканских на вопросы, в какой же «мраморный грот» прячется жираф на закате и что же при этом «чудесного видит земля», может дать ответ только творческое воображение лирического героя, частичку которого он стремится передать своей слушательнице.
лирический герой стихотворения «заблудившийся трамвай» так же, как и лирический герой «жирафа», больше полагается на голос души, чем на голос разума. поэтому на вопрос героя: «где я? » отвечает «томно и тревожно» стучащее сердце. это «биение» прослеживается и в названии стихотворения, которое, в сравнении с «жирафом», несет большую смысловую нагрузку, экспрессивному эпитету «заблудившийся». во всем же стихотворении немногочисленные эпитеты играют гораздо меньшую роль, чем разнообразные аллегории и туманные, необычные метафоры. опять же, сравнивая два стихотворения, мы замечаем. что в «жирафе» общую, несколько статичную картину , прежде всего, изысканные эпитеты: «грациозная», «волшебные», «таинственных» и другие. в одной из своих статей (1910 г.) гумилев писал: «поэзия есть мысль, а мысль прежде всего движение». поэтому следует обратить внимание на особую роль глаголов в «заблудившемся трамвае». раскрепощение глагола в прямом и смыслах освобождает энергию слова, которое становится первозданной «прямой силой». и вот пример этого:
и сразу ветер знакомый и сладкий,
и за мостом летит на меня
всадника длань в железной перчатке
и два копыта его коня.
сила этих строк очевидна. единственный глагол «летит», сам по себе зауряднейший (летят дни, летят птицы, летит снег…), действительно «летит», передает напряженное движение чего-то грандиозного, неотвратимого. многие критики называют «заблудившийся трамвай» вещью «насквозь пушкинской». действительно, пушкин с его ясностью, точностью и гармонией был эстетическим и духовным ориентиром гумилева.
в «заблудившемся трамвае» - и отблеск «капитанской дочки», и мощное эхо «медного всадника». и смысловой подтекст в этих произведениях общий – затерянность в миражах и бездорожье «бурана».
наряду с тематическим и идейным различиями стихотворений «жираф» и «заблудившийся трамвай», контраст отчетливо прослеживается и на фонетическом уровне, и в ритмической организации. «жираф» написан пятистопным амфибрахием, который в заключительных строках первого и пятого катренов превращается в трехстопный: «изысканный бродит жираф». неизбежное замедление темпа чтения этих строк позволяет поэту заострить на них внимание читателей, поставить особое «смысловое ударение». изменение фонетического звучания работает на общий смысл: усиливает контраст двух рефлексирующих миров ( громогласного и отважного [р] («шкуру его украшает волшебный узор», «прячется в мраморный грот») – нагнетание шипящих и свистящих согласных («сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд», «ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя»). гораздо сложнее дело обстоит с «заблудившимся трамваем». ритмический и фонетический рисунок меняется буквально в каждом стихе, создавая общее впечатление неустроенности, блуждания, поиска.
таким образом, стихотворению «жираф» присуща большая ритмическая размеренность и внешняя композиционная стройность. «заблудившийся трамвай» поражает новизной звучания и необыкновенно глубоким смысловым подтекстом.